Рога на короне
Маркиз де Кюстин в своих записках о путешествии по России приводит диалог с одной из придворных дам, которая уверяла его в том, что император и императрица так любят друг друга, что представляют собой чуть ли не самую образцовую пару в России.
Конечно, было бы очень благопристойно в это уверовать безоглядно, но, увы, в век просвещения и куртуазности нравы при дворах любого из европейских государств были далеки от проповедей благочестивых святых отцов, с гоготом почитывавших «Декамерон». Похождения венценосцев обоего пола, скрыть которые было невозможно, были притчей во языцех подданных и иностранцев. Подданные же знали, с кого брать пример. Не отставало и духовенство, устраивающее настоящие лупанарии в монастырях.
В России, где на троне всегда сидели мужчины (не считая «бабий батальон» XVIII века), а не святоши, августейшего ханжества также не признавали. В свите составляли целый реестр на предмет того, кто с кем из вельмож и фрейлин «махается» в данный момент и кому оказал особое внимание император. Военный министр, генерал-адъютант, граф Александр Чернышев дня не проводил без романтического приключения. Донжуанский список юркого поэта-живчика Пушкина всего лишь за несколько лет при дворе стал зашкаливать за сотню. В укромных уголках Зимнего дворца, в Летнем саду, в парках Петергофа, в таинственных беседках, в шелестящей листве громадных розовых кустов, в китайских кабинетах слышались жаркий шепот, страстные стоны, бурные лобзания. Шмыгали незаметные лакеи и камер-фрау с записочками, назначались свидания, рушились девичьи грезы, спускались и зарабатывались состояния.
Николай в этом смысле был достойным внуком своей бабушки, сыном своего отца и «ровесником» своего века. Помешанного на службе и порядке императора, отказывавшего себе в обильных возлияниях, ютившегося на складной железной солдатской кровати и укрывавшегося шинелью, трудно было заподозрить в упорядочности личной жизни. В этой сфере он моментально преображался и превращался в заядлого волокиту, не пропускающего ни одной стоящей того юбки. Да и странно было бы.
Судя по всему, «благословила» его на ратные подвиги во имя Приапа одна из воспитательниц Николая Юлия Адлерберг, устроившая из подведомственного ей Смольного института благородных девиц некое подобие публичного дома для избранных персон. Еще не женатый Николай с закадычным другом детства Эдуардом Адлербергом частенько заглядывали к «мадам», экзаменуя благородных девиц в нехитрой науке любострастия.
Под гневными окриками «мамаши» (которой, несмотря на десятерых детей, сам Павел I ухитрялся наставлять шикарные рога) буйный разгул пришлось несколько поумерить и вечно юное сменить на матримониальное. Женились с другом в 1817 году они тоже почти одновременно. Причем каждый из них был свидетелем на свадьбе у другого (Адлерберг взял в жены Машеньку Нелидову – «мамахен» скривила лицо. Двоюродная тетка невесты Екатерина Нелидова была любовницей ее покойного супруга и до конца своих дней жила в Смольном монастыре).
Однако с восшествием на престол узы супружества и материнские вожжи перестали стискивать причинное место императора, и он наконец дал волю своему темпераменту. Модест Корф тонко заметил, что «император Николай был вообще очень веселого и живого нрава, а в тесном кругу даже шаловлив». Пошалил он изрядно, особенно в любимом с детства Аничковом дворце, где и собирался «тесный круг».
В своей книге «Царь Николай и святая Русь» личный секретарь князя Анатолия Демидова француз Ашиль Галле де Кюльтюр замечает: «Царь – самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, – о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестия. „Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?“ – спросил я даму любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. „Никогда! – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно?“ – „Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам“. – „Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете: я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом“».
Сама императрица была в курсе (о ее похождениях все скромно умалчивали) и не только не пыталась препятствовать общепринятым нормам, но и, с достоинством неся рога на короне, сама активно включилась в эту «вечно юную игру». Да и не зря ведь Николая называли «одним из самых красивых мужчин Европы».
Знаменитый литературный критик и революционный демократ Николай Добролюбов дополнил: «Всякому известно, что Николай пользовался репутацией неистового рушителя девических невинностей. Можно сказать положительно, что нет и не было при дворе ни одной фрейлины, которая была бы взята ко двору без покушений на ее любовь самого государя или кого-нибудь из его августейшего семейства. Едва ли осталась хоть одна из них, которая бы сохранила свою чистоту до замужества. Обыкновенный порядок был такой: брали девушку знатной фамилии во фрейлины, употребляли ее для услуг благочестивейшего, самодержавного государя нашего, и затем императрица Александра (жена Николая) начинала сватать обесчещенную девушку за кого-нибудь из придворных женихов».
Сами «женихи» ничуть не брезговали объедками с царского стола, и также воспринимали свою судьбу как почетную, священную и верноподданническую обязанность. Тем более что сам Николай всегда был джентльменом и никогда не забывал результатов своих маленьких шалостей. Папу благородной девицы из Смольного Шарлотты Реми донельзя счастливого Александра Реми сразу после «экзамена» дочки произвели из полковников в генерал-майоры. Фрейлину баронессу Ольгу Фредерикс (дочь обер-шталмейстера двора) выдали замуж за полковника Александра Никитина, фрейлину Ольгу Вивеку Рамзай (дочь генерал-губернатора Великого княжества Финляндского генерал-лейтенанта Эдуарда Рамзая) – за тавастгусского губернатора генерал-майора Эдуарда Рейнхольда фон Аммондта.
Надо полагать, что вряд ли обошел вниманием государь фрейлин императрицы, ослепительных красавиц баронессу Амалию Крюденер (тут уж он ненароком наставил рога самому Бенкендорфу, сходившему от нее с ума), Марию Баранову (урожденну Пашкову), княгиню Татьяну Юсупову, Александру Бутурлину, княгиню Анну Абамелек-Баратынскую (в свите ее воздыхателей только одних поэтов значилась мощная когорта – Пушкин, Вяземский, Лермонтов, Мятлев, Козлов, Шемиотт).
Наибольшим же вниманием Николая пользовалась по иронии судьбы племянница «павловской» Екатерины Нелидовой Варвара, которая надолго обосновалась в многочисленных спальнях государя. Анна Тютчева писала о ней в своих воспоминаниях: «Ее красота, несколько зрелая, тем не менее еще была в полном своем расцвете. Ей, вероятно, в то время было около 38 лет. Известно, какое положение приписывала ей общественная молва, чему, однако, казалось, противоречила ее манера держать себя, скромная и почти суровая по сравнению с другими придворными. Она тщательно скрывала милость, которую обыкновенно выставляют напоказ женщины, пользующиеся положением, подобным ее». На редкость умная женщина Нелидова не афишировала свои успехи у государя, хотя искренне его любила. Вероятно, поэтому и стала его основной пассией с молчаливого согласия императрицы.
