Требовалось закрепить успех и гегемонию империи в Европе.
«Всеобщее волнение, вызванное в 1830 году падением старшей линии Бурбонов, – подчеркивал граф Нессельроде в своей всеподданнейшей записке, – дало в скором времени новое направление политике Вашего Величества, сообщив Вашему царствованию тот характер, который составит отличительную его черту в будущем. Вследствие этих переворотов Ваше Величество сделались в глазах всего мира представителем монархической идеи, поддержкой принципов порядка и беспристрастным защитником европейского равновесия… Могучая рука Вашего Величества давала себя чувствовать везде, где были поколеблены престолы и где общество, потрясенное в своих основах, склоняло главу под гнетом пагубных учений… Ослабить по мере возможности пагубный союз, возникший между Июльской монархией во Франции и либеральной Англией, препятствовать применению на практике того принципа невмешательства, который эти державы старались навязать кабинетам консервативных монархий всякий раз, как по соседству с ними вспыхивало восстание, и который сами же они первые нарушали, поддержать колеблющееся мужество двух монархических держав, выработать совместно с ними единообразный план действий, склонив к принятию его и второстепенные державы, подчиненные их влиянию, – такова была задача, преследуемая Вашим Величеством».
Ослабить союз можно было, либо укрепляя враждебный галло-англам союз Россия – Австрия – Пруссия, либо ударив в слабое место Англии и Франции – турецкую политику. Османская империя агонизировала, следовало не упустить момент и вовремя вырвать из-под покойника его саван. В 1833 году вассал Турции египетский хедив Мухаммед Али пошел войной на самого султана, разгромив разложенную армию турок в нескольких стычках. Судьба Константинополя и самой державы османов висела на волоске. Брошенный всей Европой султан Махмуд II вынужден был обратиться за помощью к нещадно бившим его же «северным гяурам».
В Босфор срочно прибыла черноморская эскадра в 20 линкоров и фрегатов, под столицей у деревни Ункяр-Инкелеси окапывался 10-тысячный русский экспедиционный корпус во главе с генералом Алексеем Орловым. Хедив, отметив изменившуюся ситуацию, вовремя одумался и остановил наступление, Орлов же его продолжил. Но только на правительство султана. «Я придерживался с турками системы ласкать одною рукой, сжимая другую в кулак, и это привело меня к счастливому успеху», – рассказывал Орлов. Бескровная война привела к тому, что благодарный султан подписал российский вариант союзнического соглашения сроком на семь лет, по которому турки в случае военного конфликта закрывали Босфор для всех военных кораблей, кроме русских. «Никогда ни одни переговоры не были ведены в Константинополе с большею тайной, ни окончены с большею быстротой», – свидетельствовал российский дипломат Филипп Бруннов.
Николай сиял: без единого выстрела империя добилась огромных геополитических выгод. При этом император в очередной раз подтвердил, что не желает распада своего главного врага за последние 300 лет, хотя шанс его уничтожить без особых проблем был уникальным. Это крайне подивило Европу, заговорившую о «рыцарском поведении» русского государя. Нидерландский посланник Гагерн писал: «При многих слабостях император отличается открытым, рыцарским характером; он не таит в себе долго подозрения (в чем упрекают императора Александра Павловича), и если полагает иметь на то причину, велит тотчас исследовать дело и является строгим судьею».
Но «рыцарство» лишь обозлило англичан, стремившихся самим утвердиться на Ближнем Востоке и опасающихся, что Россия выйдет к Индии (Николай уже пробовал своих силы в походах на Кокандское ханство).
Николай – Паскевичу
Санкт-Петербург, 4 января 1834 года
Последние наши Лондонские вести гораздо ближе к мировой, и даже кажется боятся, чтоб я не рассердился за прежние их дерзости. Отвечаем всегда им тем же тоном, т. е. на грубости презрением, а на учтивости учтивостью и, как кажется, этим и кончится. Флоты воротились в Мальту и Тулон, но вооружения не прекращены; за то и мы будем готовы их принять. По что могут они нам сделать? Много – сжечь Кронштадт, но не даром. Виндау? Разве забыли, с чем пришел и с чем ушел Наполеон? Разорением торговли? Но за то и они потеряют. Чем же открыто могут нам вредить? В Черном море и того смешнее. Положим, что Турки, от страху, глупости или измены их впустят, они явятся пред Одессу, сожгут ее; пред Севастополь, положим, что истребят его; но куда они денутся, ежели в 29 дней марша наши войска займут Босфор и Дарданеллы!
Однако следование союзу с Австрией и Пруссией сделало Николая заложником их шаткой политики. Центростремительные тенденции в германских землях явно намекали на то, что двуединая монархия Австро-Венгрии уже не удержит над ними контроля и сама столкнется с Пруссией на этой почве. «Сравните обе монархии, – говорил австрийский канцлер Клеменс Меттерних Бруннову. – Россия – как ваш император. Она молода, полна сил. Она может позволить себе большие усилия без вреда для своего здоровья. Теперь взгляните на Австрию. Мы стары; наше тело уже испытано годами. Мы не можем позволить себе каких-либо опытов; мы живем только в силу осторожности и умеренности». Таким образом рассчитывать на единство бывших едиными 30 лет назад союзников стало делом недальновидным, и в ближайшем будущем обернулось крупнейшими дипломатическими провалами Нессельроде, а с ним и самого Николая. Но пока, убаюкиваемый бодрыми реляциями Нессельроде, он этого не замечал и всячески стремился играть роль дирижерской палочки в «европейском концерте».
По мнению прусского дипломата Отто Бисмарка, император Николай руководствовался в своих действиях «убеждением, что, по воле Божьей, он призван быть вождем защиты монархизма против надвигавшейся с запада революции».
Именно для этой защиты союзных «братьев по трону» Николай сыграл едва ли не решающую роль в разгроме могучего революционного движения в Европе в анархическом 1848 году.
Это был год, когда в Англии бушевали чартисты, требовавшие либерализации рабочего законодательства, прогремели антитурецкие беспорядки в Молдове и Валахии, антиавстрийские – в Папской области, Неаполитанском королевстве, Пьемонте, Тоскане, панславянское восстание в Чехии, пантевтонские выступления в Германском союзе (Саксонии, Бадене, Бранденбурге), революция в Австрии и Галиции, свержение короля Луи-Филиппа во Франции. Гудел и сотрясался весь Старый Свет. Тихо было лишь в России, где император Николай с тревогой наблюдал, как языки революционного пламени лижут имперские границы. «В эти смутные времена, – замечает барон Корф, – положение императора Николая было, конечно, одним из самых тягостных. С его привязанностью к монархическому началу, имея близких ему и его семье почти во всех дворах Германии, а в одном из них и родную дочь, он принужден был бездейственно смотреть, как падали вокруг него цари и престолы и как от дерзостного буйства страстей разрушалась вся святыня исконных политических верований… Но, поистине, тут мы и научились познавать все величие духа нашего монарха». Бог с ними, европейцами, но вот когда огонь перекинется на Святую Русь, тут уж стоит ожидать «бессмысленного и беспощадного», имея несколько десятков миллионов обозленных крепостных мужиков. В этом смысле хорошо бы пожар тушить на дальних подступах к России. То есть попросту вмешаться в драку. Но для этого надо было подготовить сначала свое общественное мнение, а затем и европейское. Николай выпускает Манифест.
