Манифест
14 марта 1848 года
После благословений долголетнего мира запад Европы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей и всякого общественного устройства. Возникнув сперва во Франции, мятеж и безначалие скоро сообщились сопредельной Германии, и, разливаясь повсеместно с наглостью, возраставшей по мере уступчивости правительств, разрушительный поток сей прикоснулся, наконец, и союзных нам империи Австрийской и королевства Прусского. Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и нашей Богом вверенной России. Но да не будет так!
По заветному примеру наших православных предков, призвав на помощь Бога Всемогущего, мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем в неразрывном союзе с святой нашей Русью защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших.
Мы удостоверены, что всякий русский, всякий верноподданный наш, ответит радостно на призыв своего государя, что древний наш возглас: за веру, царя, и отечество и ныне предскажет нам путь к победе, и тогда, в чувствах благоговейной признательности, как теперь в чувствах святого на него упования, мы все вместе воскликнем: «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтесь, яко с нами Бог!»
В России Манифест вызвал овацию, которую императору устроили гвардейцы. В Европе он произвел впечатление разорвавшейся бомбы: русский император вынул дубину и готов шарахнуть ею по буйным европейским головам в любой момент. Хотя канцлер Нессельроде поспешил истолковать перед Европой в своем органе «Journal de St-Peterbourg» смысл манифеста именно в духе «не тронь меня – и я никого не трону». Российский МИД объяснял Европе, что Россию не следует «представлять себе каким-то страшилищем», что она только не потерпит, «чтобы чужеземные возмутители раздували в ее пределах пламя мятежа», а равно «чтобы, в случае изменения политического равновесия и иного какого-либо распределения областей, подобное изменение обратилось бы к ущербу империи».
Николая совершенно не волновало то, что с трона ссадили «короля баррикад» Луи-Филиппа, которого он терпеть не мог и никогда в письмах не величал своим «августейшим братом». Однако спокойствие в соседних Турции, Австрии и Пруссии было стратегически необходимо. Поэтому Николаю и пришлось взять на себя роль «европейского жандарма». Сначала он употребил все свое влияние в Дунайских княжествах (дорожил Ункяр-Искелессийским договором), отказав молдавскому господарю в вводе российских войск для «взятия княжества под государеву руку».
Напротив, русский отряд самостоятельно перешел Прут и подавил там крестьянские выступление, наведя порядок. Параллельно русские войска вошли в Валахию и остановили резню, устроенную карателями-башибузуками. Турки послушно ретировались.
Затем Николай пообещал выдвинуть на Рейн 300-тысячную армию, если французская тенденция отправлять в отставку монархов перейдет к соседям. Мудрое решение, учитывая, что в тылу собственной «искры» ожидала лишь недавно замиренная, но не смирившаяся Польша. Блефовал, конечно, 300 тысяч под ружьем на тот момент по всей империи бы не набралось, но на господ либералов это произвело впечатление.
Генерал Зайончковский утверждал, что «в своих взглядах на образ ведения военных действий государь был большой противник разного рода нелегальных военных хитростей в виде подкупов врагов и прочих уловок, так часто допускаемых цивилизованными государствами, и отзывался «с крайним омерзением» против правительства, предпочитавшего обращаться к подкупу вместо того, чтобы рисковать на жестокое кровопролитие».
Отнюдь, Николай не был лишен доброй дипломатической подковерной борьбы. К примеру, отправляя инструкции 3 марта 1848 года графу Киселеву относительно позиции России после переворота во Франции, он наставлял: «Дорогой Киселев, после парижских событий вас все будут спрашивать, включая сюда, может быть, и господина Ламартина, что хочет и что будет делать Россия? Вы должны отвечать: она хочет мира и поддержания в Европе территориального распределения, намеченного Венским и Парижским трактатами. Она не хочет вмешиваться во внутренние дела Франции и не примет никакого участия во внутренних распрях, которые могут ее поколебать; она никаким образом не будет влиять на выбор нацией себе правительства. В этом отношении Россия будет придерживаться самого строгого нейтралитета. Но как только Франция выйдет из своих пределов или атакует одного из союзников императора, или если она будет поддерживать вне своих границ революционное движение народов против их законных государей, то император придет на помощь атакованной державе и в особенности своим более близким союзникам, Австрии и Пруссии, всеми своими силами. Такого языка вы должны держаться, и в таком духе я отвечаю представителям дипломатического корпуса, ожидая времени, когда нам можно будет публично объявить виды и намерения императора».
То есть то самое «noli me tangere» – «не тронь меня» в действии. Другое дело, что Николай, как в свое время карфагенянин Ганнибал, умел выигрывать сражения, но не умел пользоваться плодами этих побед.
Именно дипломатический расчет стал причиной интервенции в Венгрию на помощь трещавшей по чешским-хорватским-трансильванским-польским швам двуединой монархии. В 1849 году по слезной просьбе князя Феликса Шварценберга, уверявшего, что спасение Вены от гибели заключается единственно в немедленном появлении русских войск в Венгрии (венгерский генерал Артур Гергей уже подходил к столице империи). Рассудив, что лучше удавить революционную гидру за границей (пусть соседи кормят нашу оккупационную армию), чем разорять в подавлении бунтов собственную территорию, Николай отозвался братским манифестом 26 апреля 1849 года: «Мы в нем не откажем. Призвав в помощь правому делу Всевышнего вождя браней и Господа побед, Мы повелели разным армиям Нашим двинуться на потушение мятежа и уничтожение дерзких злоумышленников, покушающихся потрясти спокойствие и Наших областей. Да будет с Нами Бог!»
Как обычно, на острие был брошен вездесущий старый вояка Паскевич, двинувший ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ варшавский отряд (4 пехотных и 2 кавалерийских полка) генерал-лейтенанта Федора Панютина к Вене на укрепление союзников, а сам двинулся через Карпаты. При этом фельдмаршал Эриванский на старости лет предпочел зазря не класть жизни православных за сомнительные интересы австрийцев, больше полагаясь на маневренную войну. В итоге Гергей был разбит по частям, приперт к границе и капитулировал 1 августа 1849 года перед генералом Федором Ридигером, сдав 34 знамени, 31 штандарт, все ее обозы и парки, казну в 24 тысячи рублей, армию в 30 тысяч человек.
Очень мудро: капитулируй перед австрийцами, Гергея ждала бы плаха, венгров – лес виселиц. Русские же обошлись достаточно милостиво, позволив Гергею даже не лишаться свободы. Вена, а с ней и династия Габсбургов были спасены.
«Не давайте только воли чувству великодушия относительно ваших союзников», – предостерегал государя граф Павел Киселев. Какой там, «жандарм-рыцарь» был более чем снисходителем, выведя войска обратно, не получив взамен НИЧЕГО. Кроме ехидного намека из Вены: «Мир еще содрогнется от нашей черной неблагодарности». Уже скоро.
