Безусловно, здесь и российская дипломатия наворотила таких дел, что впору именно ее обвинять в «крымской катастрофе». Угодливый карлик Нессельроде напевал Николаю: «Положение России и ее властелина не было с 1814 года еще никогда столь блестящим и столь великим». Турцию иначе как «больным человеком» еще с екатерининских времен не называли и вообще всерьез не воспринимали. А когда турки (под нажимом французов) забрали ключи от Вифлеемского храма в Иерусалиме у православной миссии и передали их католикам, вообще начали стучать кулаками по столу, как на собственных подданных.
Личный посланник императора князь Меншиков в Константинополе позволял себе вообще не удостоить посещением даже для протокольного визита реис-эфенди (главу турецкого МИДа) Фуад-пашу. Оскорбленный эфенди подал в отставку. К султану князь явился как в кабак – не в мундире, а в цивильном платье. Более того, даже не вникал в написанный проект русско-турецкой конвенции, где стараниями оборотистого сэра Стрэтфорд-Каннинга фраза «делать представление перед турецкими властями» была переведена как «отдавать приказы».
Министр иностранных дел Великобритании Джордж Кларендон ехидно заметил Меншикову: «Хорошенькие дела вы творите». Даже новый реис-эфенди Рифаат-паша убеждал князя: «Во имя Господа будьте умеренны, не доводите нас до крайности: вы заставите нас броситься в объятия других». Тоже хороший гусь, уже ведь бросились даже без всяких «усилий» его светлости.
Сам Меншиков был сбит с толку и фактически согласился на вынос вопроса о покровительстве христианам в турецких владениях за пределы двусторонних переговоров. Хотя сам Николай его же напутствовал перед поездкой, что Турция – не европейская страна, а «разлагающийся труп», и ее пускать в «европейский концерт» нельзя. Теперь же получалось, что Турцию поддержали и Англия, и Франция, и Австрия, мечтавшие тоже попокровительствовать христианам в свою пользу. В доказательство своих претензий Франция даже ввела в Босфор свой 90-пушечный паровой линкор «Шарлемань», нарушая Лондонскую конвенцию о проливах 1841 года (объявлялись в мирное время закрытыми для военных судов всех стран).
Провалами русской дипломатии чудесно воспользовалась дипломатия туманного Альбиона. Зацокали каблучки посланников в Стокгольме, Берлине, Вене, Турине, зашелестели мягкие тапочки в Варшаве, Бухаресте, Яссах, Тегеране, Кавказских горах. Шведам пообещали вернуть Финляндию и Аландские острова, Пруссии – Прибалтику, Австрию задобрить балканскими жирными кусками Порты, Дунайские княжества побаловать известной автономией, поощрить потерпевшую от «кафиров» Персию, ободрить загнанных в горы джигитов, намекнуть полякам на возможное освобождение. Даже далекому от «европейского оркестра» Сардинскому королевству обещали за поддержку отдать Венецию и Ломбардию (те послали к Севастополю потом один корабль).
Бренчали оружием даже основоположники. Маркс писал в «Новой Рейнской газете» (органе «Союза коммунистов»): «Россия стала колоссом, не перестающим вызывать удивление. Россия – это единственное в своем роде явление в истории: страшно могущество этой огромной империи… в мировом масштабе». «В России, у этого деспотического правительства, у этой варварской расы, имеется такая энергия и активность, которых тщетно было бы искать у монархий более старых государств». «Славянские варвары – природные контрреволюционеры», «особенные враги демократии». Марксу вторил Энгельс: необходима «безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с изменническим, предательским по отношению к революции славянством… истребительная война и безудержный террор». «Кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая война». «Да, ближайшая всемирная война сотрет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы, – и это также будет прогрессом!»
В Берлине сделали вид, что их не касаются балканские проблемы, но радостно потирали ручки, видя, как русский медведь сам загоняет себя в капкан. Не прислушались к мудрому Бисмарку: «Не надейтесь, что, единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут – не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть».
Что делало в это время ведомство Нессельроде, совершенно непонятно.
Россия оказалась перед лицом враждебной коалиции и угрозы войны без союзников против всей Европы. Замаячил очередной поход на Россию «двунадесяти языков».
Это просто вывело из себя Николая. Именно с его подачи карлик Нессельроде расхрабрился до такой степени, что заявил: «Россия… не потерпит полученного от Османской империи оскорбления… ci vis pacem, para bellum!» Мол, пуганул столицу Второго Рима знаменитой фразой Рима Первого: хочешь мира – готовься к войне!
А в подтверждение этого 80-тысячная русская армия вошла в Дунайские княжества.
Тут уж Николай, спокойный за хотя бы нейтральность соседей («что касается Австрии, то я в ней уверен, так как наши договоры определяют наши отношения»), сполна познал, что такое «черная неблагодарность» брата Франца-Иосифа.
Австрийцы, всего несколько лет назад умолявшие Россию спасти Вену от наступавших венгров, выдвинули целый корпус к русской границе. Нате вам «спасибо» с родины Моцарта. Николай, читая депеши из Вены, себя уже не сдерживал: «Не верю!» (в адрес Франца-Иосифа), «Каналья! Мерзавец! Негодяй!» (в адрес канцлера Карла Фердинанда фон Буоль-Шауэнштайна). В адрес продажных «дунайцев» неслись выражения, которые в книге и печатать неудобно. Граф Орлов просто сделал вид, что не слышит. Николай подтащил его сиятельство к карте: «Гляди, уже не стало места на карте, ткнув пальцев в которое можно было бы сказать: вот здесь Австрия сделала людям добро… Самый глупый польский король – Ян Собесский, спасший Вену от турок, самый большой болван из русских монархов – я, спасший ее от венгров».
Это еще что. Император, постоянно инспектирующий войска, не мог не понимать, что нынешнее состояние армии далеко от идеального, а флота и подавно. Однако именно это и стало главной причиной катастрофы.
Одним правителям на пользу идут победы, другим поражения. Николай был из тех, кому победы пошли во вред. Успокоенный тем, что его солдаты на всех театрах боевых действий врагов своих молотят не считая, успокоенный бодрыми реляциями приближенных, император даже не заметил, что военная мысль изменилась. Что теперь воюет уже не суворовский «штык-молодец», а с ним и глазомер-быстрота-натиск, но паровые суда, нарезные ружья и дальнобойная артиллерия. В то время, когда прославленный флот в штиле стоял, поникнув парусами, враги спокойно пыхтели трубами, выбирая позицию для атаки. Пока служивый выжидал, чтобы прицельно пальнуть во врага из гладкоствольного ружья на 200 шагов, его валили нарезными штуцерами на расстоянии версты. Питание и обучение тоже были соответствующими – десять патронов в год отпускала казна на стрелковую подготовку рекрута. Тут уж и сказался тянущийся на плац-парадах носок военного министра Барклая де Толли. К тому же надо было смотреть правде в глаза – сколотив собственными же усилиями против себя коалицию врагов, Россия вынуждена была распылять войска на Дунае, на Северном Кавказе, в Закавказье, на австрийской границе и непосредственно в Крыму. Говорить о какой-либо координации действий в этих условиях вообще не приходилось, а о переброске войск не приходилось уже и мечтать. Тем более что Черное море для России при подавляющем превосходстве флота союзников почти сразу оказалось потерянным.
