Книга Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия, страница 8. Автор книги Сергей Кисин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия»

Cтраница 8

В итоге некогда проигравшая сторона, к удивлению бывших триумфаторов, берет их голыми руками. Примеров этому в Истории не счесть.

«Освободитель Европы» Александр I, на которого после сокрушения русскими войсками Наполеона смотрели как на несравненного титана и устраивали пышные встречи едва ли не во всех крупных городах Старого Света, а на родине от которого ждали крутых либеральных перемен после войны, ставшей «отечественной», пошел именно по этому парадоксальному пути.

Из минувших войн были сделаны самые неправильные выводы. Разгромив самого сильного врага в мире, император решил, что теперь позициям России вообще ничего не угрожает, и можно спокойно позволить себе расслабиться, забыв о реформировании армии и обещанном еще в начале царствования освобождении крестьян (разоренные войной помещики этого бы не поняли). Самая могучая и боеспособная сила в тогдашнем мире постепенно превращалась в игрушку для плац-парадов. Боевая же подготовка армии была пущена на самотек, ибо, по мнению императора, воевать в обозримом будущем было уже не с кем – «корсиканское чудовище» отдыхало от войн на острове Святой Елены, турки присмирели, Европу стерег Священный союз трех императоров – живи и радуйся, играя «в оловянных солдатиков».

Генерал Паскевич с горечью писал: «После 1815 года фельдмаршал Барклай де Толли, который знал войну, подчиняя требованиям Аракчеева, стал требовать красоту фронта, доходящую до акробатства, преследовал старых солдат и офицеров, которые к сему способны не были, забыв, что они недавно оказывали чудеса храбрости, спасли и возвеличили Россию. Много генералов поддались этим требованиям; так, например, генерал Рот, командующий 3-й дивизией, который в один год разогнал всех бывших на войне офицеров, и наши георгиевские кресты пошли в отставку и очутились винными приставами. Армия не выиграла от того, что, потеряв офицеров, осталась с одними экзерцирмейстерами. Я требовал строгую дисциплину и службу, я не потакал беспорядкам и распутству, но я не дозволял акробатства с носками и коленками солдат. Я сильно преследовал жестокость и самоуправство, и хороших храбрых офицеров я оберегал. Но, к горю моему, фельдмаршал Барклай де Толли им заразился. Это экзерцирмейстерство мы переняли у Фридриха II, который от отца своего наследовал эту выучку. Хотели видеть в том секрет его побед; не понимая его гения, принимали наружное за существенное. Фридрих был рад, что принимают то, что лишнее, и, как всегда случается, еще более портят. У нас экзерцирмейстерство приняла в свои руки бездарность, а как она в большинстве, то из нее стали выходить сильные в государстве, и после того никакая война не в состоянии придать ума в обучении войск. Что сказать нам, генералам дивизий, когда фельдмаршал свою высокую фигуру нагибает до земли, чтобы равнять носки гренадеров? И какую потому глупость нельзя ожидать от армейского майора? Фридрих II этого не делал. Но кто же знал и помнил, что Фридрих делал? А Барклай де Толли был тут у всех на глазах. В год времени войну забыли, как будто ее никогда не было, и военные качества заменились экзерцирмейстерской ловкостью».

Ему вторил герой Отечественной войны лихой гусар-партизан Денис Давыдов: «Для лиц, не одаренных возвышенным взглядом, любовью к просвещению, истинным пониманием дела, военное ремесло заключается лишь в несносно-педантическом, убивающем всякую умственную деятельность парадировании. Глубокое изучение ремешков, правил вытягивании носков, равнения шеренг и выделывания ружейных приемов, коими щеголяют все наши фронтовые генералы и офицеры, признающие устав верхом непогрешимости, служат для них источником самых высоких поэтических наслаждений. Потому и ряды армии постепенно наполняются лишь грубыми невеждами, с радостью посвящающими всю свою жизнь на изучение мелочей военного устава; лишь это знание может дать право на командование различными частями войск, что приносит этим личностям значительные, беззаконные, материальные выгоды, которые правительство, по-видимому, поощряет».

Это касалось не только военного министра Барклая, повальное увлечение «фрунтом», которое потом почему-то приписывали Николаю I, началось еще с его старшего брата. Сам же новоиспеченный генерал-инспектор лишь следовал генеральной линии военного руководства.

В первом же своем приказе в январе 1818 года он начертал: «По высочайшей воле государя императора вступил я 2-го числа сего января в должность генерал-инспектора по инженерной части. Давая о сем знать по инженерному корпусу, долгом поставляю подтвердить всем чинам оного, что ревностным исполнением своих обязанностей, усердием о пользе государственной и отличным поведением всякий заслужит государевы милости, а во мне найдет усердного для себя ходатая пред лицом его величества. Но в противном случае, за малейшее упущение, которое никогда и ни в каком случае прощено не будет, взыщется по всей строгости законов. От усердия и твердости господ начальников, от рвения и полного повиновения подчиненных ожидаю иметь всегдашнее удовольствие, и твердо на сие надеясь, уверяю всех и каждого, что умею ценить милость государеву, сделавшую меня начальником столь отличного корпуса. 20-го января 1818 г. генерал-инспектор по инженерной части Николай».

Как он сам писал после того, как его назначили командовать 2-й бригадой 1-й гвардейской дивизии (Измайловский и Егерский полки): «Я начал знакомиться со своей командой и не замедлил убедиться, что служба шла везде совершенно иначе, чем слышал волю государя, чем сам полагал, разумел ее, ибо, что я по долгу совести порочил, дозволялось везде, даже моими начальниками. Положение было самое трудное; действовать иначе было противно моей совести и долгу; но сим я явно ставил и начальников, и подчиненных против себя, тем более, что меня не знали, и многие или не понимали, или не хотели понимать».

Вот здесь и начинала сказываться пагубная стратегия «мамаши» и брата, не допустивших Николая в армию во время войны. На «не нюхавшего пороху», пусть даже это великий князь, смотрели презрительно и подобострастно и младшие по чину. Особенно в гвардейской среде, где вопросы личной доблести и лихой отваги были в чести и почете. Как мог воздействовать на покрытых ранами, седых и заслуженных воинов мальчишка-принц, толком и командовать не научившийся из-за странной прихоти домочадцев. Требовавший от ветеранов того, что написано в устарелых учебниках «времен очаковских и покорения Крыма».

Хотя и здесь как сказать: сам Николай утверждал, что офицеры до того распустились, что ездили на учения во фраках, лишь сверху накинув шинель. «Подчиненность исчезла и сохранилась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а все делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день». Какие претензии к «тирану»? Он что, должен был радоваться такой махновской банде?

К примеру, его приказ по 2-й бригаде 1-й гвардейской пехотной дивизии от 20 марта 1823 года: «Вчерашнего числа наряженный караул от л. – гв. Измайловского полка в концерт был дурно и неопрятно одет; таковая оплошность после всех подтверждений непростительна, за что командиру оной роты штабс-капитану Языкову делается строгий выговор и арестовывается на 24 часа домашним арестом».

Там же от 10 февраля 1824 года: «Объезжая сего числа караулы от л. – гв. Измайловского полка, заметил я многие неисправности, которые доказывают, что гг. батальонные командиры не обращают должного строгого внимания на сию часть их обязанности; подпоручик Гангеблов не знал своего дела; прапорщик Миллер предпочел сидеть в караульне, когда ему следовало выйти в ружье, отговаривался болезнью, которая в одном воображении его существовала; унтер-офицеры отдельных караулов не тверды в своей должности, тогда как неоднократно подтверждаемо было посылать на таковые караулы самых расторопных унтер-офицеров; в особенности я нашел одежду караулов 2-го батальона совершенно в безобразнейшем виде. Поставляя все сие на вид командующему полков полковнику Воропанову, предписываю взять строгие меры к исправлению всех сих недостаков. Полковник Веселовский не оставить строго взыскать с прапорщика Миллера, которого предваряю, что всегдашние замечания, им заслуживаемые, принудят, наконец, начальство и к строжайшим мерам».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация