При больших размерах малонаселенных княжеств подобные объезды были наиболее целесообразной формой управления, сбора дани, прокормления дружины, суда и управы. Разумеется, при этом отнюдь не исключалась вероятность различного рода злоупотреблений: избыточного требования припасов для собиравших доходы, излишнего усердия при выколачивании недоимок или просто грабежа того, что плохо лежит. Поэтому с уже достаточно раннего времени вводились определенные барьеры на пути возможных злоупотреблений. Одним из них являлось то, что места сбора дани отстояли на некотором расстоянии от мест проживания податных групп.
Применительно к IX–X вв. подобные объезды осуществлялись, как правило, по рекам. Поэтому места княжеских остановок очень часто находились вне селений, в зависимости от удобств для окрестных жителей и дальнейшего следования княжеской дружины. Понятно, что, когда дружинники князя находились всего несколько дней в году на подобных стоянках, современным археологам найти следы их кратковременного пребывания зачастую не представляется возможным.
Тем не менее отдельные находки все же позволяют установить, кто же плавал по тогдашним рекам. Выше уже говорилось, что в 1955 г. Н.Н. Ворониным во время раскопок на территории Ростовского кремля были найдены два парных дубовых шпангоута, явно предназначавшиеся для корпуса крупной ладьи. По времени они датируются рубежом X–XI вв., эпохой Ярослава Мудрого. Любопытно, что в найденных в Ростове шпангоутах нет ни одного отверстия от гвоздей или заклепок, как и следов гибких связей. Это говорит о том, что не были в деле, а следовательно, речь идет о заготовках, которые по каким-то причинам не были поставлены на судно. Согласно вариантам возможной реконструкции, ладья могла достигать размеров 18 м и более, при ширине от 3,3 до 4,3 м при высоте борта от 1,3 до 1,7 м. Для Руси IX–XI вв. подобные суда были не характерны. Упоминаемые Константином Багрянородным «моноксилы» славян представляли собой выдолбленные из древесных стволов однодеревки и, судя по найденным экземплярам, достигали длины чуть более 8 м при ширине судна 0,6–0,7 м. Поиски аналогов приводят нас к заключению, что перед нами остатки одного из кораблей викингов.
О том, что по рекам северо-востока Древней Руси путешествовали не просто варяги, а именно князья с целью сбора дани, свидетельствуют случайные обмолвки летописцев. Воскресенская летопись, созданная в 1540-х гг., сообщает о захоронении в Кидекше сына Юрия Долгорукого Бориса и добавляет интересную подробность. Оказывается, здешний храм был освящен во имя князей Бориса и Глеба, поскольку здесь когда-то находилось их становище: «В лето 6667 [1159]. Преставися князь Борисъ Юрьевичь, майя 12, и положень бысть въ церкви святую мученику на Нерли в Кидекши, юже создаль отець его Юрьи, идеже бе становище святою мученику Бориса и Глеба»
[263]. Созданная двумя десятилетиями позднее Степенная книга даже уточняет маршрут их движения: «И на реце на Нерли въ Кддекши близ града Сужьдаля постави церковь камену же во имя святыхъ мученикъ Бориса и Глеба, идеже бысть совокупное святыхъ мученикъ становище, егда въ Киевъ хожаху Борисъ от Ростова, Глебъ же от Мурома»
[264].
Эти припоминания летописца позволяют прояснить ситуацию с подобными «двойными» городами. Судя по всему, один н. э.ементов подобных пар представлял собой племенной центр одной из групп славян, а второй – место стоянки русских князей во время полюдья. Подобные остановки были очень кратковременными, и понятно, что они практически не оставляли культурного слоя, являющегося главным предметом изучения археологов. Тем самым становится понятным, почему исследователи так и не смогли найти упомянутых летописью городов IX в.
Нам остается объяснить, что имел в виду летописец, когда применительно к середине IX в. называл города, которые на тот момент еще не существовали. Понять данное обстоятельство помогает пример Суздаля. Датой его первого упоминания традиционно считается 1024 г., когда летописец сообщает о восстании волхвов в Суздальской земле
[265]. Но оказывается, что название «Суздаль» известно гораздо раньше. Правда, содержится оно не в древнерусских источниках, а в сочинении «Деяния венгров», составленном на рубеже XII–XIII вв. анонимным автором, занимавшим должность нотария венгерского короля Белы III. В нем рассказывается о переселении венгров из своей прародины в заволжских степях в Паннонию во главе с вождем Альмошем. После переправы через реку Этиль (в ней видят Волгу) «нигде не встретился им путь, который вел бы к городу или человеческому жилью. И не питались они плодами трудов человеческих, как было у них обычно принято, а утоляли голод мясом и рыбой, пока не вошли в землю Руси (in Rusciam), которую называют Суздаль (Susudal). И юноши их почти каждый день проводили на охоте. Поэтому с тех дней до настоящего времени венгры – лучшие охотники среди других народов. Двигаясь таким образом, вождь Альмош со всеми своими [спутниками] вступил в землю Руси, называемую Суздаль». Венгерская хроника датирует этот эпизод 884 г.
[266] Дважды повторенное источником выражение «земля Руси, называемая Суздаль» со всей очевидностью объясняет, что в топониме «Суздаль» надо видеть не сам город, фиксирующийся летописцем только с XI в., а Суздальскую землю, с которой собиралась дань русскими князьями на стане в Кддекше.
На этом примере видим, что автор «Сказания о призвании варягов» под терминами «Новгород», «Белоозеро», «Изборск» подразумевал не города в привычном для нас смысле этого слова, а временную стоянку княжеской дружины в период полюдья, а также территорию того или иного податного округа вокруг нее.
С учетом вышесказанного вопрос о месте первоначального прибытия Рюрика решается в пользу Ладоги. Археологически она фиксируется с середины VIII в., тогда как существование Новгорода прослеживается лишь с середины X в. Очевидно, именно Ладога являлась местом пребывания варяжской дружины и первой столицей Руси.
Статус Рюрика
Из «Сказания о призвании варягов» не совсем понятен первоначальный статус Рюрика. Был ли он предводителем наемной дружины, призванной для защиты от различных искателей богатств, либо с самого начала являлся законно избранным правителем?
Определенный ответ на этот вопрос дает предание о Вадиме Новгородском, зафиксированное поздней Никоновской летописью. Согласно ей, в 864 г. «Того же лета оскорбишася новгородця, глаголюще: „яко быти намъ рабомъ, и много зла всячески пострадати отъ Рюрика и отъ рода его“. Того же лета уби Рюрикъ Вадима Храброго, и иныхъ многихъ изби новогородцевъ съветниковъ его». Под 867 г. она же добавляет: «Того же лета избежаша отъ Рюрика изъ Новагорода въ Киевъ много новогородцкыхъ мужей»
[267].
