К сожалению, по состоянию источников нам остается неизвестным, являлись ли эти князья родичами киевского князя или зависимыми от него представителями местной знати, сохранявшими определенную автономию, наподобие древлянского князя Мала, упоминаемого летописцем под 945 г. На наш взгляд, более предпочтителен второй вариант.
Процитированные выше данные вполне характеризуют внутреннюю структуру державы Олега. Выясняется, что в начале X в. под его властью находились владения двух видов. Упоминание «под рукою» великого князя Олега других «великих князей» свидетельствует о том, что русы, присоединяя к себе восточных славян, не спешили вводить изменения в систему управления этими племенами, оставляя у власти местных князей с довольно широкими правами автономии. Указание, что они являлись «великими князьями», говорит о том, что это были властители именно племенных союзов, известных летописцу, под которыми находились и другие, более мелкие князья. При этом, что было характерно для той эпохи, отношения Олега с этими «великими князьями» носили личный характер и регулировались присягой в пользу сюзерена.
К сожалению, наши сведения об этих князьях и их владениях крайне скудны. В договоре 945 г. Игоря с Византией упоминается некий князь Фаст
[298]. Имя это очень редкое, поскольку более не известно ни одного случая его употребления на Руси. Можно осторожно предположить, что этот князь мог быть связан с городом Фастов в 64 км от Киева. В Древлянской земле на реке Ирше стоял город Малин. Археологические изыскания обнаружили здесь укрепленное городище площадью около 2 тыс. кв. м со слоями VIII–X вв. Народные предания связывают его с именем князя Мала. Но говорить о принадлежности города древлянскому князю можно лишь крайне осторожно.
Наряду с князьями договор 911 г. упоминает и «великих бояр». Очевидно, это были те «мужи», которых первые русские князья сажали в подвластных городах. Из Начальной летописи известно, что Рюрик раздавал «мужемъ своимъ грады» Полоцк, Ростов, Белоозеро
[299]. Эту же политику проводил и Олег, о чем говорит показание «Повести временных лет»: во время похода на Киев в 882 г. он «приде къ Смоленьску съ кривичи, и прия градъ, и посади мужь свои»
[300]. Указанные владения, очевидно, входили непосредственно в княжеские уделы первых русских князей, а бояре получали эти земли под условием службы сюзерену.
Этническая принадлежность русов
Каково было этническое происхождение русов, давших свое имя Древней Руси? В литературе на этот счет было высказано несколько версий.
К числу наиболее ранних из них следует отнести шведскую версию. Полагают, что впервые мысль о происхождении руси из Швеции выдвинул в 1615 г. шведский дипломат и историк Петрей де Ерлезунда (1570–1622) в книге «История о великом княжестве Московском» (1615), а затем развил шведский королевский историограф Юхан Видекинд (1618–1678) в сочинении «История шведско-московитской войны XVII века» (1671).
Основой для нее стало свидетельство «Вертинских анналов» – наиболее раннего датированного источника, где впервые упомянуты русы и прямо утверждается, что они принадлежали к народу свеонов, т. е. шведов
[301]. Почему же подданные императора Людовика I Благочестивого, тщательно выясняя этническую принадлежность послов «народа рос», пришли к выводу, что они являются свеонами?
Демографам хорошо известно такое явление, как ошибочная идентификация людей по национальности. К примеру, на рубеже XIX–XX вв. американские миграционные власти записывали всех иммигрантов из Российской империи как русских, хотя среди них были и поляки, евреи и представители других национальностей. Подобные ситуации были характерны и для древности, что зачастую отражалось в языке. Литовцы до сих пор именуют белорусов гудами (лит. Gudas – белорусы). В этом названии нетрудно увидеть имя готов. Даже после того, как те покинули места, пограничные с позднейшей Литвой, предки литовцев перенесли их имя на своих южных соседей белорусов.
Нечто подобное произошло и в случае с подданными Людовика Благочестивого. Определяя национальность неизвестных им русов, обитавших в районе современной Лиепаи, они использовали для их характеристики более знакомое им имя готов, живших когда-то по соседству с ними. Правда, при этом автор «Вертинских анналов» называет русов почему-то не готами, а свеонами. Но никакого противоречия здесь нет. Выше уже говорилось, что шведскую нацию составили свей и гёты. Районом обитания свеев являлась историческая область Уппланд (с центром в Упсале) в Средней Швеции. Гёты населяли южную часть Скандинавии в районе озер Венерн и Веттерн, где до сих пор известна историческая область Гёталанд, т. е. «страна гётов». Именно из среды гётов вышли готы, которые, поселившись в Южной Прибалтике близ устья Вислы, открыли эпоху Великого переселения народов. Для нас важно отметить, что хотя различие между свеями и гётами существовало на протяжении всего Средневековья, начиная с IX в. название «свей» становится собирательным, тогда как название «гёты» остается чисто географическим. Наиболее показателен в этом плане пример жившего в XI в. Адама Бременского, который использует термин «свей» то как наименование отдельного народа, то как общее название жителей Швеции, включая гётов. Таким образом, видим, что, хотя «Вертинские анналы» и именуют русов свеонами, это отнюдь не означает того, что они действительно являлись шведами.
Поскольку исследователям так и не удалось найти в Швеции следов пребывания русов, шведскую версию происхождения руси сменила знаменитая норманнская или варяжская теория, утверждавшая, что русь являлась выходцами из Скандинавии. Источником для нее послужило указание «Сказания о призвании варягов», читающееся в «Повести временных лет»: «И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си»
[302]. Тем самым, согласно автору Начальной летописи, русь в этническом плане оказывается частью варягов – именно так на Руси называли викингов. Не противоречит этому и Новгородская первая летопись, отразившая предшествующий «Повести временных лет» Начальный свод конца XI в.: «Идоша за море к варягомъ и ркоша: „земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да пойдете к намъ княжить и владеть нами“»
[303].
Норманнской теории придерживались Н.М. Карамзин и почти все крупные русские историки XIX в. При этом споры вокруг нее зачастую принимали идеологический характер в разрезе вопроса о том, могли ли славяне самостоятельно создать государство. В середине XX в. «норманизм» отвергался в СССР на государственном уровне, однако позднее отдельные отечественные исследователи, идя вслед за западной историографией, которая в своем большинстве и поныне рассматривает норманнскую теорию в качестве основной, вернулись к умеренной норманнской теории, раскрывающей важную роль скандинавских торговых дружин в процессе развития общества восточнославянских и финских народов, когда призванные князь и дружина являлись надплеменной нейтральной силой, не связанной с племенными традициями. При этом зачастую воспроизводятся ошибочные аргументы, уже давно отвергнутые исследователями.
