Разрядные книги дают возможность показать примеры «родовых» разрядов. В 1520 г. в походе на Казань принимали участие практически одни только князья Ярославские: Константин Сисей, Семен Алабышев, Андрей Великого Шестунов, Иван Большой и Василий Чулок Ушатые, Александр Сицкий. В 1528 г. такая же ситуация сложилась и в Нижнем Новгороде. Нижегородскими воеводами были князья Ярославские: Семен Курбский и его братанич Федор, Иван Лугвица Прозоровский, Юрий и Василий Чулок Ушатые, Семен Сицкий. Даже наместником в тот год в Нижнем Новгороде был один из князей Ярославских – Семен Алабышев
[186].
В свою очередь князья Оболенские, чьи «отчины» располагались рядом с приокскими рубежами, назначались воеводами в близкую Каширу и северские города. Интересная ситуация сложилась в 1493 г. Из 8 воевод, шедших «доставати литовские земли», к роду князей Оболенских принадлежало 7 человек: Александр Васильевич, Андрей Ноготь и Иван Смола, Иван Лыко, Василий Телепень, Василий Каша, Борис Туреня. Так же расписывался разряд 1528 г. на Кашире, где постоянно находился кто-нибудь из князей Оболенских. Воеводами здесь были сразу 5 представителей этого рода: Петр и Василий Репнины, Федор Овчина Телепнев, Василий Ноготок, Андрей Лапа Нагово
[187]. Роспись похода на Новгород 1477 г. зафиксировала участие в нем отдельного отряда князей Оболенских: «Велел ити князю Ивану Васильевичю Оболенскому, а с ним братия его все Оболенские князи». Этот факт, по всей видимости, был отражением хорошо известной современникам практики и позволяет рассматривать представителей родовых княжеских объединений в качестве полноценных служилых корпораций со своей внутренней организацией
[188].
Со временем значение подобных княжеских отрядов должно было закономерно уменьшаться, приобретая скорее церемониальный характер, в то время как их роль предводителей местных служилых людей (на государевой службе) оставалась неизменной на протяжении всей первой половины XVI столетия.
Разросшееся число членов названных княжеских родов позволяло оперативно подбирать необходимое количество военачальников и администраторов (которые также могли при случае стать воеводами) на местах. В отличие от служилых князей, которые также несли пограничную службу со своих владений, назначения их членов воеводами разного уровня должно было происходить по более простой схеме. К началу XVI в. они уже были полностью интегрированы в систему служебно-местнических назначений. В этом отношении новые служилые князья отставали от них на несколько десятилетий. Разрядные записи первых лет после перехода верховских князей на московскую службу показывают трудно регулируемый характер их службы. В 1492 г. многие из них были приписаны к полкам «где похотят». Позднее князья Воротынские шли в поход «своим полком». Десятилетия спустя в 1544 г. в Одоеве находились князья Владимир и Александр Воротынские «с своими людьми». Очевидно, что военный потенциал служилых князей имел вполне реальное значение, а сами они обладали правом распоряжаться им при организации службы
[189].
Сложившаяся организация, коллективная ответственность за выполнение службы, высокий авторитет и устоявшиеся связи с провинциальными служилыми людьми позволяли успешно использовать княжеские корпорации на окраинах страны. Наличие родовых вотчин в этом случае создавало основу для их службы без дополнительного участия великокняжеской власти. Именно в этой связи, видимо, и создавались ранее упомянутые указы о консервации их землевладения в пределах прежних «отчин», которые призваны были защищать княжеские корпорации от размывания
[190].
Эта служебная специализация, в конце концов, могла привести к исчезновению особой корпорации князей Белозерских. Белозерье было слишком удалено от основных театров военных действий. Сами Белозерские, как уже было сказано, утратили свое положение, хотя некоторые из них и продолжали владеть крупными вотчинами. В значительной степени их падению по служебной лестнице способствовала их длительная служба во второстепенных уделах – верейско-белозерском и вологодском, где им трудно было проявить себя. Примером обнищания некоторых членов этого рода служит помета «в холопех» возле имени князя Ивана Шелешпальского в Дворовой тетради
[191]. Сочетание этих обстоятельств со временем предопределило их участь. Казанский поход 1506 г. стал одним из немногих примеров выполнения представителями этого рода «стратилатских» поручений. Вплоть до 1550-х гг. они «выпали» из разрядов, что являлось прямым свидетельством потери ими своего статуса. В середине XVI в. Белозерские, сохранив за собой княжеские титулы, ничем не выделялись из общей массы дворовых детей боярских.
К слову сказать, та же участь постигла князей Львовых-Зубатых, одну из ветвей князей Ярославских, отмеченных среди них в списке погибших в казанском походе 1506 г. Их родовые вотчины были сконцентрированы в Романовском уезде. В Дворовой тетради они в большинстве своем (кроме Михаила Андреева Львова) не были включены в состав родовой корпорации
[192].
Отсутствие княжеских списков не позволяет проследить изменения внутри княжеских корпораций в первые четыре десятилетия XVI в. Более поздние источники демонстрируют новые тенденции в принципах их построения в соответствии с чиновно-иерархической моделью организации Государева двора.
Первое наблюдение, которое можно сделать на основании сопоставления комплекса княжеских списков 1540— 1550-х гг., показывает, что связь между землевладением и службой в составе родовых корпораций перестала иметь абсолютное значение. Многие представители княжеских фамилий, которые определенно сохраняли за собой родовые вотчины, служили в составе других территориальных групп. С другой стороны, в рядах княжеских корпораций были представлены лица, у которых отсутствовали или были ничтожно малы наделы на землях их бывших княжеств.
Дискуссия о значении родового землевладения при формировании княжеских списков этого времени насчитывает уже несколько десятилетий. Применительно к князьям Ростовским еще В. Б. Кобрин высказал мнение о том, что к середине XVI в. их корпорация носила не территориальный, а генеалогический характер. Это утверждение было оспорено Р. Г. Скрынниковым, указавшим на лапидарность сохранившихся актовых источников по Ростовскому уезду. С. В. Стрельников, в свою очередь отметив постепенное «вымывание» ростовских князей с территории уезда в конце XV в., пришел тем не менее к выводу о сохранении территориального и землевладельческого характера рубрики «князья Ростовские» в Дворовой тетради. В дополнение к начатому спору важные свидетельства сохранения потомками князей Ростовских родовых вотчин на территории Ростовского уезда были сделаны С. В. Городилиным и А. В. Сергеевым. И если первый из них не придавал этому обстоятельству исключительного значения, то А. В. Сергеев в своих работах последовательно, с допущением «незначительных исключений», отстаивает тезис о связи внесения тех или иных лиц в список членов ростовской княжеской корпорации с наличием у них вотчин на территории их прежней «отчины»
[193].
