Номинальный характер удела Симеона Касаевича не позволяет рассматривать в этих переходах следы удельных традиций. На службе у этого бывшего казанского царя оказались далеко не самые видные в служебном и родословном отношении выходцы из Дмитровского, Кашинского и Рузского уездов, зачастую недавние новики. Были здесь представлены также выходцы и из других уездов. По Юрьеву служил Яков Исаков, по Переславлю-Залесскому – Петр Третьяков Хлуденев. Причиной переходов бывших вассалов Юрия Дмитровского на службу к Симеону Касаевичу была как территориальная близость их владений к Звенигородскому уезду, так и достаточно скромные, особенно для новиков, перспективы карьеры на государевой службе.
Существование дмитровского удела, как и в случае с уделами его братьев Семена Калужского и Дмитрия Углицкого, не стало началом существования новой удельной традиции и не оставило после себя сколько-нибудь заметного политического влияния. «Удельная крамола», если о ней вообще можно вести речь в данном случае, ограничивалась только личными амбициями Юрия Дмитровского и не распространялась на его «вассалов».
Дальнейшее продвижение служилых людей из Дмитровского княжества по служебной иерархии было в значительной степени предопределено реформами службы середины века. Некоторые из них впоследствии преуспели в опричнине. В ближайшее окружение Ивана IV входил, например, Игнатий Петров Татищев, дослужившийся к концу своей карьеры до звания думного дворянина.
Переходя к последнему из уделов сыновей Ивана III, стоит отметить большую разницу вариаций в дальнейших судьбах «вассалов» Андрея Старицкого после мятежа 1537 г. и последующего заточения их «государя», что было обусловлено их более активным участием в новгородском походе и последующей реставрацией Старицкого княжества. Сразу по итогам возникшей «крамолы» торговой казне подверглись ее наиболее видные идейные вдохновители и участники князья Ф. Д. Пронский, И., Ю. Большой и Ю. Меньшой Пенинские, И. А. Хованский, И. И. Умной Колычев. Как заметил М. М. Кром, в этом же ряду находились, видимо, также двое князей Чернятинских. У некоторых активных сподвижников удельного князя могли быть конфискованы их земли. Впоследствии в волости Синей упоминались дворцовые села Раково да Вахново, «а преж были вотчинные»
[425].
Значительная часть старицких дворян находилась в это время в полках возле Коломны и никак не проявила свою позицию. Среди них были, видимо, князья Волконские. Уже в 1538 г. Потул Волконский был воеводой в Туле «за городом», где представители этой фамилии несли регулярную службу
[426].
Предательство некоторых дворян дало им возможность повысить свой служебный статус. Князь Василий Голубой Ростовский, загодя предупредивший великокняжеских бояр о бегстве Андрея Старицкого и первым покинувший его в пути, в 1538 г. был одним из воевод в Серпухове. Для него выполнение «стратилатской» должности было явным служебным повышением. На удельной службе он ни разу не упоминался в разрядах
[427]. Это назначение оказалось, впрочем, для него единственным. В дальнейшем ни он, ни его сын уже не достигали служебных «высот», что могло быть следствием усилившегося влияния выходцев из старицкого удела и их ближайших родственников в окружении великого князя.
Опала для виднейших представителей старицкого двора оказалась не слишком продолжительной. Уже в 1538 г. были выпущены из тюрьмы подвергшиеся торговой казни бояре и дети боярские Андрея Старицкого. В начале 40-х гг. XVI в. многие из них вновь стали привлекаться к выполнению служб общегосударственного характера. Уже упоминался пример братьев князей Пенинских, которые регулярно привлекались в это время к воеводским назначениям. В 1540 г. одним из воевод на Костроме был также князь Борис Палецкий
[428].
Из всех слуг Андрея Старицкого наиболее успешную карь еру сделал Иван Иванович Умной Колычев, который в полной мере оправдал свое прозвище. В 1542 г. он фигурировал среди детей боярских, которые «в думе не живут», во время переговоров о мире с литовскими послами. В том же году он был одним из воевод во Владимире. Затем, в 1547 г., он был отправлен в качестве конюшего в удел брата Ивана IV Юрия Углицкого. В 1549 г. И. И. Умной Колычев был пожалован в окольничие, поддержав, таким образом, традицию своей семьи
[429].
Некоторые из «казненных» в 1537 г. лиц продолжали пользоваться доверием московского правительства. Как и в примере с выходцами из дмитровского двора, не последнюю роль в их продвижении по службе играли родственные связи.
Одним из результатов «старицкого мятежа» стало переселение в другие уезды целых групп удельных дворовых детей боярских. Сразу же после торговой казни, которой подверглись наиболее видные сподвижники Андрея Старицкого, «иных многих детей боярских княж Ондреевых переимаша и по городом розослаша». Скудость источников не позволяет отследить динамику и масштабы этого процесса.
Больше всего примеров «переселений» удается найти в бельской рубрике Дворовой тетради. Здесь насчитывается более десятка имен, соотносимых со Старицким уездом. Некоторые из них определенно были связаны прежде со старицким двором. В частности, князь Петр Голубого Ростовский был сыном упоминавшегося выше В. Ф. Голубого. Вешняка Третьякова Ефимьева можно сопоставить с Вешняком Дурным Ефимовым Харламовым из «Повести о поимании», а Андрей и Игнат Прокофьевы Дедевшины, вероятнее всего, были сыновьями известного там же Прони Бекетова Дедевшина. Братья Петр и Иванец Винковы Буруновы в Тысячной книге фигурировали среди старицких детей боярских «княж Ондреевских Ивановича». Весьма вероятным представляется также родство Андрея Андреева Воеводина и шута Гаврилы Воеводича. Сыном Василия Валуева, бежавшего в 1537 г. от Андрея Старицкого, был, скорее всего, Михаил Васильев Валуев
[430].
В остальных случаях можно говорить о вероятных связях с большей степенью осторожности. Известно, что старицкими вотчинниками были Фофановы, но свидетельств, подтверждающих службу Андрею Старицкому Андрея и Константина Фофановых нет. То же можно заметить относительно братьев Голостеновых, а также Якова Евлашова (Евлашкова). Обе эти фамилии были известны старицкой рубрике. Как бы то ни было, видно, что Бельский уезд стал, скорее всего, территорией для компактного размещения выходцев из старицкого удела. Отсутствие указанных имен в старицкой рубрике Дворовой тетради говорит о том, что их переход на новое место службы имел место еще в 40-х гг. XVI в.
[431]
