Не следует, конечно, преувеличивать значение этого обстоятельства. Даже после роспуска старицкой корпорации некоторые местные дети боярские продолжали служить Ивану IV. Известно, например, что в 1560 г. в мене со старицким конюшим князем Б. П. Хованским участвовали дети боярские царя и великого князя братья Волкоморовы
[443].
В целом двор Владимира Старицкого был крупнее. В нем было представлено значительно большее число собственно старицких землевладельцев, связанных друг с другом столетними связями свойства и родства и приходившихся через Борисовых-Бороздиных родственниками самому удельному князю. Подобное соотношение закономерно вызывало недоверие у мнительного и скорого на расправу Ивана IV. Как результат, периодические вмешательства московского правительства в состав ближайшего окружения Владимира Старицкого. В конце 1550-х гг. в удел был определен князь П. Д. Пронский. Незадолго до 1562 г. на царскую службу был взят Иван Борисов Хлызнев-Колычев. Решительное «перетряхивание» старицкого двора было произведено в 1563 г., когда «у князя Володимера Ондреевича повеле государь быть своим бояром и дьяком и стольником и всяким приказным людем… Бояр же его и дьяков и детей боярских, которые при нем блиско жили, взял государь в свое имя». Впрочем, и этот последний вариант просуществовал недолго. В 1569 г. Владимир Старицкий умер (был убит?), а его двор распущен. По сообщению Г. Штадена, казнены были также служившие ему князья и бояре
[444]. Неизвестно, были ли свои бояре и дети боярские у его сына Василия, но в любом случае смерть последнего в 1573 г. навсегда перечеркнула эту страницу. Мать Владимира Старицкого Евфросиния, через родство с которой строились многие отношения в уделе, была пострижена в монахини и сослана на Белоозеро
[445].
Недоверие в первую очередь было направлено на фигуру Владимира Старицкого и в меньшей степени затрагивало лиц из его ближайшего окружения, которые, теряя связь с ним, переставали рассматриваться как потенциальные изменники. Многие из удельных бояр и детей боярских в ближайшие годы сделали заметную карьеру. В 1566 г. земским боярином стал князь Петр Данилович Пронский, перешедший в 1570 г. в опричное ведомство. Дворянами 1-й статьи на Земском соборе 1566 г. были Иван Борисов Хлызнев-Колычев и Федор Романов Образцов. Блестящих служебных достижений в опричнине добился князь Василий Иванович Темкин, ставший боярином и доверенным лицом самого Ивана Грозного. Опричным боярином стал также князь Андрей Петрович Хованский. В послеопричный удел были взяты и другие старицкие дворяне
[446].
Скорее всего, как сама Елена Глинская, так и определенные лица из ее окружения в свое время были негативно настроены против Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого, что в условиях малолетства Ивана IV имело вполне веские оправдания. Подобный подход остался лишь эпизодом в политической истории, не получившим в дальнейшем своего логичного завершения. Смерть этой правительницы привела к частичной реанимации уделов. Помимо старицкого удела, формально восстановленного в 1541 г., в 1547 г. был создан углицкий удел Юрия Васильевича. Очевидно, что для этого времени преждевременно говорить о самом Иване IV как о полноценной политической фигуре. В стране продолжалось господство боярских группировок, которые в условиях отсутствия обычного центра власти опирались на сложившиеся представления о принципах государственного устройства. Существовавшие в ней традиции, в том числе и самые консервативные, были более или менее удачно вписаны в систему взаимоотношений государственная власть – боярская аристократия. Восстановление в правах старицкого удела, создание углицкого удела доказывают заинтересованность ряда боярских фамилий в продлении существования удельной системы.
Уже говорилось о том, что боярин князь Д. Ф. Щереда Палецкий во время династического кризиса 1553 г. соглашался перейти на сторону Владимира Старицкого в случае восстановления углицкого удела. Очевидно, удельная служба при дворе своего зятя импонировала ему в большей степени, чем статус члена Боярской думы. Данный пример при всей его относительности демонстрирует готовность некоторых лиц, в том числе и весьма высокого ранга, переходить на удельную службу.
Удельная система находила понимание и поддержку со стороны самого Ивана IV. В 1560 г. углицкий удел был вновь формально восстановлен. Двор Юрия Углицкого был укомплектован служилыми людьми «особно бояр и дворецкого и дияков и дворян и столников и стряпчих и всякых приказных людей, как довлеет быти всякому государьскому чину». Собственное княжество было создано для царя Симеона Касаевича, получившего Звенигородский уезд
[447]. Впоследствии Иван Грозный предполагал масштабное разделение страны между своими сыновьями Иваном и Федором, не говоря уже об опричнине, вобравшей в себя большое количество черт типичного удельного княжества.
Удельно-вотчинная система, рассматриваемая А. Л. Юргановым «как система разделенной семейной собственности с правом верховной власти в распоряжении всей территории государства», отвечала интересам не только правящей династии, но и определенных кругов служилых людей. В этом отношении можно согласиться и дополнить мнение этого исследователя о бессмысленности борьбы за ликвидацию удельной системы. Другой вопрос, какая удельная система устраивала две эти заинтересованные стороны. На протяжении XV и XVI вв. постоянно осуществлялся процесс универсализации удельных княжеств под общегосударственные стандарты. Сами удельные князья постепенно теряли свои права, превращаясь со временем в номинальные (церемониальные) фигуры, реальная власть над владениями которых переходила в руки исполнителей из центрального аппарата.
Одновременно ситуация развивалась и в другом направлении: чем больше усилий предпринималось по ограничению состава удельных служилых людей, тем более тесными становились их внутренние связи. Если добавить к этому естественное сближение удельной элиты со своими князьями, проявлявшееся в брачных и, возможно, крестородственных отношениях, то вырисовывалась далеко не самая радужная для центральной власти картина, особенно при наличии тесных контактов представителей удельных дворов со своими родственниками на государевой службе. Именно подобные контакты сыграли свою роль во время династического кризиса 1553 г.
Как следствие, возникала необходимость постоянного контроля, инструментами которого были определение на удельную службу доверенных лиц и соглядатаев, переманивание на свою службу удельных бояр и детей боярских и, как исключительная мера, роспуски удельных дворов. В этом отношении можно говорить об определенной закономерности старицкого мятежа 1537 г. и последующего восстановления старицкого удела. Оба эти события были отражением существующих при московском дворе политических традиций, демонстрируя их крайние формы, в условиях продолжающейся борьбы за власть. Внимание к судьбам удельных князей и, соответственно, удельным дворам значительно повышалось во время политических и династических кризисов (1533, 1537, 1553 гг.). В более спокойной политической атмосфере уделам придавалось значительно меньшее значение, соответствующее их реальному, достаточно скромному положению в системе русской государственности.
