Стоит обратить внимание и на то, что в рассказе о Любечском съезде, испытавшем редакторское вмешательство, в результате которого появились текстологические недоразумения, фраза о том, что Киев – «отчина» Святополка Изяславича, все же была сохранена. Это может служить косвенным указанием на то, что до 1116/17 г. существовала перспектива реализации «отчинных» прав Ярослава Святополчича на киевский стол в соответствии с «Любечской доктриной», но уже в первой половине 1117 г. ситуация кардинально изменилась из-за десигнации Мстислава. Ярослав стал проявлять враждебность, что спровоцировало коалиционное вторжение 1117 г., о котором сам Мономах в «Поучении» пишет: «Ходили мы к Владимиру, на Ярославца, не вытерпев злобы его»
[293]. К сожалению, он не уточняет, в чем именно заключалась «злоба» Ярослава, так что трудно понять, насколько справедлива реконструкция событий, созданная Яном Длугошем, но после изложения всех аргументов становится очевидным, что причин для столкновения было достаточно. По-видимому, положение осложнялось еще и тем, что вместе с Киевом Мономах рассчитывал оставить за своей семьей и другую «отчину» Ярослава – Туровское княжество, расположенное на землях дреговичей. Несмотря на то что прямых доказательств о принадлежности Турова после смерти Святополка нет, из косвенных свидетельств «Повести временных лет» можно сделать вывод о том, что Туров не был присоединен в 1113 г. к землям Яро слава, а остался за киевским князем. На вероятность подобного предположения указывает тот факт, что, когда в 1116 г. Глеб Всеславич напал с севера на земли дреговичей, в экспедиции против минского князя Ярослав участия не принимал, из чего можно сделать вывод о том, что он не был заинтересован в обороне этих территорий, являвшихся сферой влияния Мономаха и черниговских князей.
Разрыв с Ярославом повлек за собой ухудшение отношений с Польшей, на которую в 1120 г. вместе с половцами напал новый владимиро-волынский князь Андрей. На следующий год Ярослав вместе с поляками, видимо, в качестве ответной меры организовал поход к городу Червену, но ничего не добился, так как посадник Мономаха Фома Ратиборич удержал город
[294]. Тогда, воспользовавшись родственными связями с венгерскими Арпадами и польскими Пястами, Ярослав организовал международную коалицию, в которой приняли участие и прежние союзники Мономаха Ростиславичи, которых заставило сменить политическую ориентацию то обстоятельство, что Володарь Ростиславич был захвачен в плен поляками.
По словам Херборда, биографа епископа Оттона Бамбергского, в начале XII столетия отношения между русскими князьями и польским князем Болеславом III были враждебными: женитьба Болеслава на дочери «русского короля» (Сбыславе, дочери Святополка Изяславича) лишь на время стабилизировала ситуацию, а после ее смерти противостояние возобновилось снова. Тогда воевода Болеслава Петр Властович предложил одолеть «русского короля» хитростью. «Взяв с собой около 30 самых сильных мужей, Петр под вымышленным предлогом перебежал к королю Руси и, обманув его ловкими речами, заставил поверить, что плохо относится к князю. И король, доверившись человеку, которого тоже считал хитроумным, стал во многих своих делах прибегать к его дружеским услугам в надежде, что в конце концов с его помощью сможет восторжествовать над всей Польшей. Но Петр задумал иное. В самом деле, когда однажды мнимый перебежчик и его товарищи отправились с королем в лес на охоту, ничего дурного не подозревавший король, гонясь за зверем, отъехал от стен далее обычного. Другие отстали, а Петр со своими [людьми] остался с ним. Пользуясь этой удачной возможностью, он схватил короля, доставив своему князю, как и обещал, бескровную победу над Русью»
[295].
Рассказ Херборда, смешивая события, не учитывает дифференциации внешнеполитических интересов русских князей. Так, Святополк Изяславич, организовавший брак своей дочери с Болеславом III, был сторонником сотрудничества с Польшей, а Ростиславичи, напротив, являлись противниками поляков. Еще более утрировал события польский хронист начала XIII в., краковский епископ Винцентий Кадлубек, который сообщал, что взятого в плен русского князя звали Володарем.
«…Совершенно не терпевший чужой удачи, князь Руси Володарь (Wladarius) встречается с каждым по отдельности [из соседей Болеслава], возбуждает всех вместе, всем напоминая об их благородном происхождении. Объясняет, сколь бесславно клеймо рабства; добавляет, что меньше несчастье родиться рабом, чем стать, ибо там – немилость природы, а здесь – бедствие от малодушия, в которое очень легко впасть, но трудно выбраться; что куда почетнее смерть на прямом пути, чем жизнь на ухабистом бездорожье. И пусть выбирают, веревке ли быть перерезанной или шее? Итак, смотря по занятости Болеслава, потихоньку выбирают время для возмущения, все единодушно от него отступают, все против него сговариваются, все клятвенно присягают потушить славу Болеслава, как общий пожар <…>.
Однако он [Болеслав] советуется с сенатом, силой ли противостоять этому злу или иначе – какой-нибудь хитростью, и с чего следует начать? И пока все молчат, колеблясь, что делать в таких обстоятельствах, некий князь по высокородности и очень близкий к князю по положению, муж благородного великодушия, столь же неутомимый в деле, сколь находчивый разумом – да, тот самый прославленный Петр Влостович узел сомнений не рвет, не рубит, а спасительным образом развязывает».
Согласно Кадлубеку, Петр заявил, что прежде всего надо браться за Володаря и после этого, «взяв небольшую, но отборную дружину из своих, он отправляется на Русь; приняв на себя звание перебежчика, говорит, будто не мог вынести жестокости князя; жалуется, что сделал [это] из-за обид; уверяет, что для храброго мужа слаще суровость изгнания, чем роскошь на родине. Володарь радуется, что усилился силой такого мужа; радуется и его окружение, что им будто свыше послано общество такого соратника: «Конец, – говорят, – Болеславу, конец лехитам!» А поскольку слава князя – скрывать слово, Петр до дела ни словом не открылся никому из своих». Когда же он решает осуществить свой замысел, то поступает следующим образом: «Посреди сотрапезников, посреди пира разом хватает Володаря, за волосы вытаскивает из-за стола, повергает на землю, повергнутого связывает…»
[296]
Этот «сценарий» развития событий на исходе XIII в. за Кадлубеком повторил составитель «Великопольской хроники».
Несколько иначе рассказывает об этом Ян Длугош, согласно которому, Володарь был захвачен в плен во время грабежа польских земель: «Из-за того что перемышльский князь Володарь часто нападал из крепости Перемышль на польские пределы и грабил их, польский князь Болеслав, отправив послов к Владимиру [Мономаху] и другим князьям Руси, жаловался им на обиды, которые Володарь чинил Польскому королевству. Однако, поняв, что князья Руси делают вид, будто не замечают этих тяжких обид, приказывает своим воинам и военачальникам, чтобы впредь они не оставляли своих обид неотомщенными. Итак, воины, на которых польский князь возложил эту обязанность, идут против Володаря, грабящего польские пределы, начинают сражение и, победив его и убив его лучших воинов, отбирают добычу, которую он вез из Польши, преследуют бегущего, настигают его в месте под названием Высоке и пленным приводят в Краков к польскому князю Болеславу, где некоторое время его держали в оковах. По прошествии времени в Краков прибывают послы перемышльского князя Василька и ведут переговоры о выкупе Володаря с польским князем Болеславом, который требовал за освобождение Володаря восемьдесят тысяч марок серебра; сговариваются, что за свободу Володаря заплатят двадцать тысяч [марок] серебра, и, заплатив немедленно двенадцать тысяч [марок] серебра, в [залог] остальных выплат оставляют заложником сына [князя] Ярослава, а впоследствии выплачивают полный выкуп, собрав пятьсот серебряных сосудов, а именно scultellis, picariis, кубков греческой работы. После освобождения Володарь примиряется с польским князем Болеславом и, заключив и скрепив клятвою союз как с ним, так и с братом венгерского короля Коломаном, Володарь двадцать второго июля возвращается в Перемышль»
[297].
