«Мой ад, – беззвучно зашлепал губами Тангейзер, – вечно плыть под умершим небом, не в силах спеть по себе погребальную песнь!»
Его левую щеку захлестнуло жуткой, невозможно телесной конечностью, и море испуганно расступилось, приглашая в свои потайные чертоги, раскрывая перед гостями двери и расшаркиваясь позади. Голос разодрал гортань Джереми надсадным криком, и вода хлынула навстречу звукам, отталкивая их, загоняя в легкие. Адская боль, по сравнению с которой все потуги мистера Бёрна казались невинной шалостью, играла с Тангейзером, то отпускала так далеко, что уже казалась мифом, то затягивала поводок до предела, флиртуя с удушьем.
Джереми шел на дно и чувствовал, как нечто по-хозяйски обхватывает его десятком гибких, оканчивающихся когтями рук. «Ты звал меня!» – рокотал голос глубин, и лорд Тангейзер покорно принимал любую милость твари, потому что это пришел сам Господь.
Фан-Дер-Глотт встречал рассвет молча.
Рана на груди напоминала засохший бутон розы.
Он умирал, значит, существо в подвале тоже скончалось.
Солнце не спешило.
Оно входило в день победителем. Вечная соперница – луна сбежала на самые отдаленные задворки своей орбиты.
Гордон Бёрн первым увидел Тангейзера, бредущего по воде.
Его грудь обвивали тонкие щупальца. Кожа существа быстро высыхала. Первые призраки рассвета заставляли ее идти черными пятнами и трескаться.
– Аве, Цезарь, моритури те салютант, – проскрежетал Джереми и свалил мокрую тварь на Фан-Дер-Глотта. Та захрипела, распахнула крошечную кольцевую пасть и впилась в рану на груди святоши.
Мэр уже гремел коляской, понукая лошадей подойти поближе.
Скончался год.
Джереми отрастил изящную эспаньолку и завел моду ходить с тростью. Шрамом через левую щеку он даже бравировал. Дамам рассказывал, что схлестнулся с грабителем в переулке, мужчинам врал, что неудачно сорвался с лошади на скачках. Чем было вызвано это разночтение, не знал он сам.
Лорд Тангейзер совершенно перестал пить. И отказывался думать.
Связь с тварью в подвале гарантировала ему кошелек и здоровье. Мужские хвори остались в прошлом. Но прелесть девичьих тел отзывалась одной лишь памятью – скользкой от крови кожей Маргери.
Клинок в трости Джереми вибрировал от желания пуститься в пляс. Но Тангейзер никогда не доставал его. Боялся. Страх стал его поводырем. Он будил лорда по утрам и укладывал в постель за полночь. Он заставлял его ходить в дом на холме и садиться за общий стол, улыбаться. Петь. Он ненавидел петь. Но сообщникам нравился его голос.
Страх велел ему сменить имя.
Джек – благоволение Божие – так он теперь прозывался.
И лишь ирония, которую ему удалось вынести из руин прежней личности, добавила ехидное – Виски.
Стены из детских криков
Новое сердце нравилось Шейле куда больше прежнего.
Оно звучало! Звенело и гремело, как взвод пожарных в парадной малиновой форме, с литаврами и барабанами на ежегодном летнем параде.
Шейла смеялась, вытряхивая из спутанных шерстяных волос комья земли. Из окна больницы она угодила в огромную напыщенную клумбу, которую с наслаждением растоптала. Она не стала задерживаться там и поскакала вверх по улице, размахивая руками и хохоча.
Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше, чем утром.
День обнимал Шейлу и гладил ветром по лицу. Малышке хотелось прыгать и скакать. Паровозик внутри шустро разматывал шнурки с ботинок Винни и тут же сматывал их снова, даря Шейле радость и веселье, наполняя душу задором и свободой.
У фонтана на крохотной площади Трех Котов Шейла опомнилась.
«Такой хороший день не должен закончиться без сюрприза!» – покивала она выползшим на солнцепек мыслям и поскребла карандашами пальцев основание ладони. Теперь она соображала острей и прикидывала дальше. Ворваться к Кристине и заставить ее пожалеть о невыполненном обещании – приятно. Но это недолгая месть. Пять-десять минут реванша.
Шейла Комптон достойна большего.
Она села в тени карамельной лавки и припомнила низенькую маму Кристины – Люси Уайлд. В паре улиц отсюда она держала фотостудию, совсем маленькую, похожую на будку кинооператора. Кристина приводила Шейлу пару раз, и той ужасно понравился волшебный сумрак проявочного кабинета, красная лампа, ванночки, в которых купали новорожденные, сворачивающиеся трубочкой фотографии.
– Ма-ма, – сказала Шейла жестяным кукольным голосом и рассмеялась.
Чтобы не привлекать внимания, Шейла перелезла через забор – золотые руки доктора практически оживили ее! – и сняла с веревки еще влажный, расписанный дивными павлинами халат. Тот был ей не по росту и волочился по земле. От сырости немного разбухла кожа. Шейла решила не расстраиваться. Она не собиралась жить вечно.
Эта мысль восхитила и позабавила ее.
– Сегодня, – пропела она голосом заводной музыкальной шкатулки, – меня сбил грузовик и резали в больнице. Но я все еще хожу… – она думала сказать: «жива» – но это слово показалось ей лживым.
В магазинчике было людно. Трое для такой конуры – уже толпа.
Какая-то пара пристально, совещаясь и поднося пленку к самым глазам, выбирала кадры, которые хотела оставить для вечности. Женщина постоянно обращалась к Люси, мужчина помогал больше для виду. Соучаствовал. Наконец они решились. Дама тыкала пальцем, мама Кристины записывала. Мужчина вышел на улицу и присел на металлический заборчик, огораживавший карликовый сад мисс Уайлд.
Шейла встала напротив мужчины, сильнее закуталась в халат и демонстративно пожала плечами. Человек кивнул: «Чего тебе?» Шейла дернула головой: «Свинтите отсюда», – скривилась: «Поскорей!» Незнакомец бездонно зевнул, будто поражаясь ее наглости. Его узкая ладонь едва прикрывала пасть. Что-то там было неладно, какая-то катастрофа с зубами. Парень убрал руку и очень по-особенному сложил губы. Шейла прочла: «Уважаю, но потерпи чуток». Шейла завелась, ее руки метнулись к лицу и сдвинули на бок клок прически: «Совсем тупой?! Не видишь, горю!» Мужчина посерьезнел, складки на лбу прыгнули на брови: «Усек! Линяем!» Он шагнул в студию и что-то шепнул на ухо своей даме. Та мгновенно завершила дела и зацокала вместе с парнем по улице к центру. Парочка ни разу не обернулась.
Шейла стряхнула с плеч халат и перешла в тень.
Люси Уайлд что-то напевала, когда зазвенел колокольчик на двери.
– Добро пожа… – слова хрустнули во рту, когда она увидела Шейлу. Слезы брызнули, как в кино. Женщина кинулась к Шейле и утопила в объятиях.
– Крошечка моя! – рыдала взахлеб чужая мама. – Они нашли тебя! Ты жива!!! Я верила, и Кристи все время твердила, что ты жива! А она плакала. Она так плакала! Ты даже не можешь себе представить! Мы все так волновались! Ужасно! Ужасно!
