Все это я застаю уже на бегу, хотя я бы сказала, что на лету, потому что я все-таки очень тороплюсь успеть к раздаче.
Хочется иррационально наорать на Ветрова, обвинить его во внезапной блажи коня, ну, не знаю, может, есть какая-нибудь команда “Фас” в лошадином эквиваленте. Только…
Чушь все это.
Даже я, которая повесит на Ярослава Ветрова любые прегрешения, и никаких доказательств мне надо, только внятную гипотезу, это понимаю.
До конца круга оставалось не так много. Он еще мог успеть вырвать победу у Ника. Тем более, что он…
— Ник… — я наконец достигаю белого невысокого забора, отделяющего трибуны от скакового поля, и перегибаюсь через них, вглядываясь в этого придурочного спорщика. Живой. Шевелится. Его офигевшую лошадь уже успел оттащить в сторону бдительный конюх кавказской наружности, а сам Ник так и не встал — сидит на притоптанной земле скаковой дорожки и, если судить по выражению его лица, пытается восстановить собственный разлетевшийся на осколки мир. Ну, или он еще просто не оклемался от падения. Ему копытом по голове не прилетело хоть? Вроде, нет на шлеме вмятин. А вдруг на черепе есть?
Хотя нет, держится он за грудь… Там мозга нет. Неужели все-таки прилетело копытом? Я была готова поклясться, что нет, но… Там все было слишком быстро, я могла просто не заметить...
— Наигрались? — ядовито выдыхаю я, выпрямляясь и скрещивая руки на груди. — А если бы ты шею свернул?
Не могу удержаться, увы. Меня, если честно, жутко колотит от осознания того, что только что чуть не произошло. И сердце колотится где-то в районе мозжечка, хотя положено же где-то в горле, но мы благополучно проскочили пару лиших этажей.
Ник то ли не слышит, то ли не знает, что мне ответить. Скорее первое — потому что как-то заторможенно даже реагирует на мой голос.
Это сотрясение? Или просто шок?
— Он не свернул, — меланхолично вклинивается Ветров, — так что убери лобзик, дорогая, кружок резьбы по дереву сегодня выходной.
Он держит приплясывающего Милорда поодаль, в доброй дюжине шагов от Ника, и до этого момента оставался в седле, но вот сейчас — неторопливо соскальзывает со спины коня.
— А твое мнение мне вообще не интересно, — свистящим шепотом уведомляю я, пользуясь тем, что Маруська близко не подошла и подпрыгивает на нижней ступеньке трибун, так что вряд ли услышит, — и никакая я тебе не дорогая.
— Ой ли? — Ветров насмешливо фыркает, окинув меня более чем ехидным взглядом, а потом присаживается на корточки и, заглядывая в лицо Нику, щелкает перед его носом пальцами. — Эй, каскадер, как слышно?
— С-сам ты к-каскадер, — после заминки секунд в пятнадцать Ник все-таки откликается, с очевидным трудом фокусируясь на лице Яра.
— М-да, — Яр недовольно покачивает головой, — хотел спросить, готов ли ты продолжать, но видимо, в другой раз. Ты идти можешь? Пошли-ка, Николай Андреевич…
Он наклоняется ближе к Нику, заставляет опереться на его плечо.
— Куда ты его тащишь? — тут же вскидываюсь я и под невозмутимо-спокойным взглядом Яра начинаю ощущать себя дурой.
— В кусты, — фыркает Яр с той же насмешливой интонацией, — у меня там спрятан топор, и я поиграю с Николай Андреичем в Родиона Раскольникова и старушку-процентщицу.
— Ч-чур, п-процентщицей будешь ты… — все еще слегка заикаясь, но уже чуточку быстрее не удерживается Ник. В своем репертуаре. Шутить, наверное, будет даже на собственных поминках.
Но он шутит. Значит, вероятно — будет жить. Не описать двумя словами, какая тяжесть сваливается сейчас с моих плеч.
— Лучше объясни, где тут медчасть, клоун,— озадачивает Ника Ветров, уже подводя его к ограде, у которой я подхватываю Ника с другой стороны.
Этот вопрос заставляет нашего пострадавшего зависнуть, но в неизвестности нам с Ветровым остаться не суждено — к нам присоединяются и конюх, уже привязавший на расстоянии друг от друга и Милорда, и его противника. И Олеся, наконец-то вернувшаяся из долгого турне к нашему с Маруськой инструктору.
Меня в роли волокуши сменяет конюх, и они с ним напару ведут Ника за перепугавшейся и от того вдвое больше разболтавшейся Олесей.
А я оборачиваюсь к Маруське и без лишних слов протягиваю к ней ладонь.
Даже не известно, кто сейчас кого больше успокаивает — я её или она меня.
А ведь это Ник из-за меня в это все ввязался. И пострадал, получается, — тоже из-за меня…
11. Красная карточка для третьего лишнего
— Ох, ты ж…
Судя по выражению лица местной медички — она очень хочет прибавить к моему вздоху пару непечатных выражений, но репутация клуба требует от неё большего трепета перед клиентами.
Она не выражается — трепет на этом заканчивается.
Кровоподтек на спине у Ника красочный, яркий, хоть в справочник гематом его фотографируй, и с каждой секундой наливается все большим количеством ярко-лилового.
Копытом его задел во время падения его собственный поскользнувшийся конь — Мираж, как я уже знаю, — вроде бы вскользь, но хорошо так задел, от души.
Да, на Нике был защитный жилет, но он все-таки помогает избежать травм непосредственно при ударе о землю, а от удара копытом с размаху защитить не смог.
— Ну, скажите спасибо, что не по позвоночнику, — хмуро бурчит медсестра — этакая строгая молодая девица, которая вообще не одобряет все эти опасные развлечения, но и идиотов надо спасать, поэтому она тут и находится, — тут мог быть перелом.
— И сотрясение мозга, если бы прилетело по голове, — тихонько добавляю я, больше для самой себя, а Ник кисло морщится. С учетом ватки с нашатырем, которую он только-только поднял к носу — смотрится забавно.
Поднял, глубоко втянул в себя “бодрящий” запах нашатыря, скривил еще более кислую физиономию и снова опустил руку с ваткой.
— Ник! — произношу я громким шепотом и укоризненно указываю ему взглядом на это средство приведения в себя, намекая, что эту штуку от носа обычно не убирают. Ник же косится на меня взглядом раненого Цезаря и продолжает строить из себя несломленного героя, который ни в каких нашатырях не нуждается. Он и так прекрасно сидит. Ну и что, что с заметным укреном в левую сторону?
Господи боже, ну почему, почему я не взяла с собой сковородку?
Какой незаменимой вещью она бы оказалась в этом путешествии. Сколько темных головушек я просветила бы…
Нет, Ник уже худо-бедно оклемался, уже не заикается, уже глаза худо-бедно сносно реагируют на речь собеседников, но лицо его медленно, но все-таки приобретает синюшно-бледный оттенок. И сидит он закостенев, явно не испытывая никакого желания лишний раз шевелиться.
