И как тут просыпаться?
Не-е-ет, хочется только сильнее укутаться в одеялко, двинуться спиной, наткнувшись на мужскую же грудь, добиться, чтоб сосед по кровати в полудреме прижал тебя к себе покрепче и поглубже уйти обратно. В негу.
Вот если бы еще так противно не зудел телефон…
Эта сволочь вибрирует на тумбочке, безумно меня раздражая и заставляя подрагивать стоящий рядом стакан с водой.
Минуту я надеюсь, что звонящий возымеет совесть и усвоит, что в такую рань, в воскресенье звонить не стоит. Даже если сейчас вдруг за полдень — воскресенье же! Дайте чуть-чуть поваляться. Спрятаться под одеялом от всего того вороха забот, что меня ожидает.
Ага, сейчас.
Минута. Две. Три…
Под конец копошиться уже начинает даже мужчина за моей спиной, и я начинаю ощущать себя нехорошо. Мой же телефон зудит и мешает спать.
Волевым усилием я таки переползаю поближе к краю кровати, нашариваю телефон почти вслепую — ресницы разлеплять совершенно не хочется, кладу таки трубку себе на ухо.
— Да-а… — выходит не особенно приветствие, скорее зевок.
— С добрым утром, милая, — как может теплый голос Ника оказаться холодным душем? А вот очень даже может. С кем же это тогда я…
Я распахиваю глаза, торопливо промаргиваясь. Вчерашний день — картинка, на которой я не фокусировалась, быстренько восстает в моей памяти особо крупными паззлами. Судя по всему, мелкие еще на подходе…
Скачки, Ник, опирающийся на плечо медички и нетвердым шагом шагающий к машине медиков, вино, что притащила Клингер, и Ветров… Очень много Ветрова. Ох-х…
— Я тебя разбудил, да? — голос Ника в трубке становится виноватым, в то время как я прикусываю губу от понимания, кто именно сейчас может оказаться моим соседом по постели.
— Да, немного, — тихонько произношу я, ощущая горло слегка осипшим, — у тебя все нормально? Ты в больнице или все-таки отправился домой?
— Если бы меня отпустили, я бы не домой рванул, — вздыхает Ник с очень красноречивым подтекстом, а я в уме возношу осанну тому, что его не отпустили и он не застукал вот это все. Иначе бы картинка вышла… Маслом!
— Ты меня навестишь? — мягко просит Ник, и я прикрываю глаза, будто на моей шее плотно сомкнули удавку. Но навестить — это нормально.
Да и поговорить нам, судя по всему, есть о чем…
— Конечно, навещу, может быть, завтра?
— Было бы волшебно.
Ох, вряд ли ты так будешь думать, Ник, после моего визита…
Тело за мной приходит в движение. Я осознанно отстраняюсь от самой страшной мысли, кто бы это мог быть, вариантов у меня на самом деле очень немного. Но…
Все против меня.
И мужские руки крепче прихватывают меня за талию, плотнее придвигают к себе.
— Ну, с добрым утром, родная, — сопровождается поцелуем в плечо. Еще и об шею мне своей щекой небритой трется! Да что он там о себе возомнил?
И все-таки, господи, спасибо, что он сказал свое «доброе утро» шепотом! Иначе… Пока на прямой линии Ник… Это было бы… Кхм!
— Ник, я тебе перезвоню позже, ладно?
Сбрасываю вызов я торопливо, даже не дождавшись ответа, пока сердце прыгает где-то в горле. Твою мать! Твою, Виктория Титова, мать, да научить тебя не пить, и не делать глупостей по пьяни!
Переворачиваюсь лицом к «соседу» я уже практически в панике, потому что почти догадалась. И совсем не готова оказываться лицом к лицу с правдой.
Да!
Да-да-да — все я угадала верно! И одно только тихое «не-е-ет», которое достается только той подушке, в которую я уткнулась лицом. Лишь бы не видеть этой довольной, ужасающе выспавшейся рожи…
Память услужливо подбрасывает горсточку мелких «паззлов» о вчерашнем вечере.
«Это все, что ты можешь. Молча уйти. Молча вышвырнуть…»
Я это сказала? Ему? Боже, почему я не родилась немой, а?
Ведь достаточно было того, что я ему высказала в первый раз. Ведь самое верное решение — делать вид, что меня уже не волнует его уход. Все что угодно, но не это. Ведь есть куча всего другого, к чему я могу выдвинуть претензии. И почему из раза в раз из меня лезет именно это?
Если бы я могла — я бы расковыряла ветровскую черепушку, чтобы узнать ответы на свои вопросы. Что было? Чего не было? И почему не было?! Настоящее почему, а не то, что он мне там наплел…
«Я тебя хочу… Но не так… Ты не в себе» — припоминаю, осевшее где-то на краю сознания. Правда? Глюк?
Это не может быть Ветров. Это не могут быть его слова. Да, с каких пор я для него не девочка для развлечений? С каких пор он отказывается от того, что ему фактически положили в руки? Да он же только хотелками своими и живет. Чего еще ему от меня может быть нужно?
Горячие пальцы касаются моей спины. Сейчас я ощущаю все настолько остро, что, кажется, от этих пальцев расцветают на моей футболке обугленные круги.
— Вик, ну скажи что-нибудь…
Ну, раз ты так просишь, дорогой!
Я резко сажусь, покрепче прихватываю подушку, обнимая её, будто есть шанс укрыться от этих бесцеремонных, бессовестно-синих глаз.
— Что! Ты! Тут! Делаешь!
— Я тут спал, — невозмутимо откликается Яр, закидывая руки за голову, — ты меня попросила. Не помнишь?
Увы…
Лучше бы я не помнила!
Черт побери, это вино! Черт побери, Клингер, что его притащила!! И черт — побери уже наконец меня!!!
Яр такой спокойный, что не возмущаться этому просто невозможно. Просто смотрит и ждет нахлобучки. И как я могу его разочаровать в таком случае?
Я только-только набираю в грудь воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой на тему — куда именно Ветрову нужно идти и с какой скоростью, как тихонько поскрипывает дверь спальни.
— Доброе утро, мамочка, — позевывает мое сокровище, и тут же добавляет с ощутимо возросшим оптимизмом, — и доброе утро, папочка!
Черт. Черт-черт-черт!
Когда я оборачиваюсь — Маруська сияет как начищенный пятак. И я не успеваю ничего сказать — она с разбегу плюхается к нам, между мной и Ветровым, и одной рукой обнимает его, а второй — тянется ко мне.
Господи…
— Ну, иди уже к нам, мамочка, — насмешливо роняет Яр, сползая поближе к Маруське. И его взгляд как вызов, вызов мне самой — осмелюсь ли я оказаться к нему ближе, или…
Маруська куксится, недовольная моей задержкой. Для неё все по-другому. Для неё мама и папа рядом, не ругаются, какое счастье, а может быть, уже даже помирились!
Я с искренней ненавистью отшвыриваю от себя подушку, взглядом рассказываю Ветрову, с каким удовольствием я бы врезала ею по его наглой морде. Раз десять.
