— Отпусти, — я взбрыкиваю снова, только результат все тот же — никакой.
— Ни за что, — он чеканит это, втискивая каждое слово между поцелуями, — я не отдам тебя никому. И уж тем более — этому узкоглазому щенку на заклание.
— Какого черта?
Это вопрос не к нему, а ко мне, на самом деле. Какого черта я этому поддаюсь? Ветрову поддаюсь!
— Просто, ты — моя! Помнишь? Нет? Я освежу тебе память! — Он буквально рычит от ярости и... нетерпения! Точно, нетерпения! И глаза у Ветрова так голодно горят, что яснее ясного — он и вправду не собирается останавливаться.
Это была провокация. Грязная, деморализующая, сочиненная на ходу. Он и не намеревался дать мне шанс дать ему отпор, он просто искал повод для всего этого.
И я это знаю…
Только…
Нету совершенно никаких сил сопротивляться. Они кончаются слишком быстро. А какие силы есть в моем распоряжении?
Ох, не спрашивайте.
Господи, как же я больна…
Еще утром я просила его оставить меня в покое. Сейчас же…
Я впиваюсь в него, вгрызаюсь, въедаюсь… В его волосы пальцами. Только посмей снова уйти!
Даже не думает!
Чем ты оправдаешься сейчас, Титова?
Это не ты?
Это не ты впиваешься ногтями в кожу его спины, пробравшись под тонкий джемпер?
Это не ты задыхаешься от жара и выгибаешься телом к нему навстречу, будто умоляя — еще, еще поцелуй, вот сюда, и чуть-чуть пониже…
Не ты?
— Викки... — под его пальцами стремительно разъезжается молния на боку моего платья. Ну, вот и пригодился черный кружевной комплектик. Искры в глазах Яра настолько яркие, что от них загораются за моей спиной те мосты, что еще могли дать мне отступить и одуматься.
Пути назад нет. Не остается. Не было? Не знаю. Я не искала.
Господи, как я его ненавижу.
А себя ненавижу еще сильнее. Столько боли он мне принёс, столько боли будит всяким прикосновением своих раскаленных губ. А я не справилась. Не победила, не уничтожила, не выжгла. Кажется — совсем ничего.
Я ещё съем себя с потрохами за это. Только…
Не сейчас!
Сейчас я — пропала. Без вести. Можно не искать.
21. Ярость и наваждение
Ну давай, девочка, сопротивляйся! Я жду!
Мне хочется разорвать её на части. На самые мелкие клочки, на которые только возможно. Чтобы у неё не было даже мысли ввязываться в игры Эда. Она не будет. Я не дам!
А Такахеда… Этот узкоглазый щенок даже мысли свои в адрес моей жены может уже сейчас скатывать в трубочку и начинать их жрать. Да порезвее, а то я их ему сам в пасть затолкаю, вместе с зубами.
Викки…
Она в моих руках. И у неё нет даже шанса увернуться от того, что так рвется из меня наружу.
Она и не пытается. Почти...
— Перестань, — она вскрикивает это из последних сил, — прекрати сейчас же.
А сама впивается в мои волосы пальцами. Как тогда. Как всегда — когда требовала не останавливаться.
— Не дождешься, — тихо рычу я, вжимаясь лицом в мягкую кожу её живота.
Мой сладкий приз, моя долгожданная добыча. Я слишком долго дожидался этого момента, и я слишком зол на тебя, чтобы щадить.
Глупая девчонка. На что еще она готова пойти назло мне, если она уже почти согласилась спать с этим сопляком?
Удержит она его. Ну да! Конечно. Черта с два.
Сейчас она для него еще и приз в гонке со мной, а разбитый нос сопляк точно воспринял как вызов.
Не-ет. Она — моя. И если мне нужно расписаться на ней, оставить тысячу отметин от своих пальцев на этих стройных ногах — я их поставлю. С запасом. Чтобы и сама она, подходя к зеркалу, вспоминала эту секунду.
Секунду, когда она мне проиграла.
Я не надеялся на отдачу.
Я был уверен — она будет брыкаться до последнего, и этот наш раз будет больше похож на драку, но…
Ее глаза подернуты восхитительной чувственной дымкой.
Она так сладко закусила губу — от предвкушения, а не от горечи. Мираж. Моя вожделенная мечта, которую я не ожидал получить сегодня.
Будь я “хорошим парнем” — наверное, я бы отступил, дал ей возможность сделать осознанный выбор. Вот только…
Хороший парень? Я? Взаимоисключающие понятия.
Слишком поздно возвращаться к привычным рубежам.
Я не дам ей опомниться. Я растяну это её помутнение.
И мои поцелуи уже давно не поцелуи, это попытки сцеловать с её кожи, отпечатать где-то в подкорке вкус чистого шелка, разбавленного розовым вином. И ничего мне не надо, мой безотказный стимулятор — это Викки, моя Викки, и чем распаленней она будет — тем сильнее эффект.
— Моя, моя, моя девочка, — пришептывают мои губы между поцелуями, будто надеясь опечатать это слово на нежной светлой коже. Чтобы больше ни один сын гейши не протянул к этой женщине свои лапы.
Она задыхается. От нетерпения. От желания. Она хочет меня!
Я пытался продлить прелюдию как мог, но даже ей она уже не нужна.
— Ну же, давай уже… — лепечет эта глупышка, позабыв, что она пыталась сдержать слова. Еще одна маленькая победа. Могла бы не просить. Но в этой просьбе я точно ни за что не откажу.
Раз — и я зарабатываю первый стон. Её стон. Негромкий, но такой сладкий. И сделан первый шаг в никуда, в оглушительную тьму, которой мне хочется задохнуться. И нет никакого грома, никаких землетрясений не происходит, но мир точно встаёт на место. Она — моя. Я — в ней. Так правильно.
Два. Наконец-то. Наконец-то — да. Как я держался столько времени — не понимаю. Как я продержусь потом — не буду даже думать. Мне не придется. Это цель. На потом...
Три. Торопливый марафон остался позади, сейчас мы на той дистанции, на которой хочется беречь силы. Чтобы продлить симфонию сладких стонов, чтобы растянуть этот момент на бесконечность мгновений.
Семь. Как же хочется насытиться ею впрок, только нет ведь, не сработает, я же знаю. Даже тогда, когда я ушел, после долгой ночи, я хотел её снова уже на пятом шаге от двери нашей квартиры. Получаю только сейчас. Перерыв длиной в восемь лет. Все что было после… Кроме как чушью и не назовешь.
Двенадцать, тринадцать…
Толчки сильнее — голос Викки громче. Упоительней. Господи, как же это можно слушать и держаться? Она — она моя. И то, что проиходит сейчас — самое правильное, что может происходить в этой вселенной. И как же глупо было предполагать, что кто-то кроме неё будет способен утолять мой голод.
