— Так видел ли ты, дедушка, Наполеона?
— Как не видеть, видел.
— Хорошо видел?
— Как тебя вижу, и его видел, рядом стоял.
— И какой он был, Наполеон?
— А вот такой: с сосну ростом, весь здоровый, бородишша во — по колена! В руке дубина, что ни мне, ни тебе не поднять, глазища страшные! Зыркает! Одно слово: ампиратырь!
Отзвуки этой истории есть в рассказах современников Чехова и Куприна. Но история — подлинная.
Мы можем только догадываться, кого же именно видел в молодости и принял за Наполеона долгожитель... может, «снежного человека»? Или и правда видел Наполеона, а потом постепенно сформировал в своем сознании «правильный» образ? Тем более, можно только предполагать, какие слухи о нем самом и о «воле» докладывали Наполеону. Но опасаться давать Манифест о свободе всего русского крестьянства у него были основания: последствия непредсказуемы.
На краю изведанных земель
Формально граница Европы и Азии с середины XVIII века пролегала уже не по Волге, а по Уральскому хребту. Культурно-исторической границей Европы было пространство востока Речи Посполитой, Великое княжество Литовское и Русское. Диковатый такой предел, но понятный. К востоку же от границ бывшего Великого княжества Литовского и Русского, аннексированного в 1795 году, простирались земли совершенно неведомые.
Даже намного позднее, весь XIX век, географически громадная Российская империя была исследована хуже и известна меньше, чем Южная, а тем более чем Северная Америка. По Южной Америке к 1800 году прошли десятки научных экспедиций, результаты которых публиковались в Британии и во Франции. Территорию США и Канады изучали еще более тщательно. Были там, конечно, и белые пятна, но с Россией совершенно несравнимо. Изучить Индию британцы считали делом чести.
Британцы приезжали в Московию через Архангельск и редко забирались дальше Москвы. В Российскую империю XVIII века они ехали через Петербург, но и тогда чаще всего знакомы были только с Москвой и с почтовыми станциями между Москвой и Петербургом. Крайне редко они добирались до среднего течения Волги или бывали в крупных провинциальных городах. И только. Русская деревня, маленький город, большая часть территории страны вообще была «землей незнаемой». И прочитать было негде.
В результате уровень знаний о России в «передовых» государствах того времени, Британии и Франции, соответствует уровню знаний разве что об Африке. В какой-то мере это объясняется континентальностью страны. На Дальний Восток даже царский фельдъегерь, меняя лошадей и притом по зимней дороге, скакал 5-6 месяцев. Парусник такое же расстояние преодолевал за полтора-два месяца. В результате до построения Транссибирской магистрали в конце XIX века Сибирь была известна не больше, чем Бразилия или бассейн реки Конго. Ходили дичайшие слухи о бегемотах, которыми кишит река Лена (с зубами бегемотов перепутали моржовые клыки), о впадающих в спячку людях и чуть ли не о человечках с собачьими головами.
Причем есть тут одна важная тонкость. Академические экспедиции середины XVIII века, путешествия по России «русских немцев» П. Палласа, И. Фалька, С. Гмелина, Д. Мессершмидта все же сделали территорию Российской империи более известной. Результаты исследований публиковались обычно на немецком языке
[136]
.
С легкой руки М.В. Ломоносова полагалось считать, что немцы в Академии наук мешали развитию русской науки, не пропускали русских к вершинам образования, и что русская ученость пробивала себе дорогу в неустанной борьбе с немецкой.
Легко показать, что эта идеология не имеет ничего общего с действительностью и что немцы выступили в роли «стрелочников», тех общих врагов, на крови которых сплачивают «своих»
[137]
. История экспедиций Петербургской академии наук в Сибирь показывает нам не противостояние немцев и русских, а два совсем других противостояния. Работу русских и немецких ученых часто пытались отрицать, а значение ее преуменьшать как раз французские ученые. Французы были убеждены в своем превосходстве и очень страдали, когда оказывалось — «превосходство» это дутое. В XVIII веке немецкая наука сделала рывок, который вывел ее в XIX веке в мировые лидеры. Российская наука сделает такой же рывок в XIX веке и займет место немецкой после Второй мировой войны. Французы же в XVIII веке не столько пользовались разумом, сколько ему поклонялись, и очень обижались, если кто-то не хотел поклоняться вместе с ними.
Жозеф Никола Делиль, член Петербургской АН в 1726-1747 годах, позволил себе поступок, совершенно немыслимый для немецкого ученого: в 1739-1740 гг. он заведовал Географическим департаментом АН, и сознательно затягивал составление «Атласа Российского», который вышел в 1745 году, после отстранения Делиля.
Одновременно Ж.Н. Делиль тайно отправил во Францию ряд карт и материалов Камчатских экспедиций и без согласия АН опубликовал эти карты. Причем приписал все открытия и составление карт выдуманному им испанскому адмиралу де Фонта. Пусть будет чья угодно заслуга, только бы не россиян!
Делиль совершенно справедливо был лишен пенсии, назначенной после ухода из академии в 1747 году, но книга-то его вышла...
Что до самого Атласа, то передам слово великому математику Леонарду Эйлеру, в это время русскому академику: «Многие карты атласа не токмо гораздо исправнее всех прежних русских карт, но еще и многие немецкие карты далеко превосходят». И: «кроме Франции, ни одной земли нет, которая бы лучшие карты имела»
[138]
. Вероятно, ревность к работе такого класса, потеря Францией приоритета и спровоцировала Делиля на его, говоря мягко, неакадемичный поступок.
Так вот: Наполеон мог бы знать Россию намного лучше, если бы дал себе труд почитать и послушать немецких ученых и путешественников. Но немецкого языка он не знал и не любил, а немцев считал сентиментальными старательными дураками.
Наполеон пользовался сведениями и картами, опубликованными в пресловутой «Энциклопедии». Но в «Энциклопедии» не было даже статьи с названием «Россия». На одной из опубликованных там карт на месте Европейской России стояло: «Московия», а за Уралом красовалась «Великая Татария». Были и другие, еще более сюрреалистические карты. На некоторых из них прямо за Уралом начинался Китай. Карты были... выпускали их в России и в Германии.
Прусский учитель схватился бы за розгу, скажи ученик такую глупость. Учитель русских барчуков Карл Иванович заплакал бы, сострадая их невежеству. Но французские дикари, завывая про «культ разума», составляли эти фантастические карты, публиковали их и учились по ним. Даже украденное Делилем в России впрок не пошло. Впрочем, и нет никакой России, есть Московия и Великая Татария.
