И хотя Писсаро в очередной раз наплевал на моё мнение и отправился в поход раньше, я, узнав об этом, сразу же выступил за ним.
В это время Гонсало продвигался на юго-восток отрогами восточной части Кордильер, немного севернее вулкана Антисана. Уже в семи лигах от Кито, при переходе через один из хребтов, из-за лютой стужи погибло более 100 его индейцев. Мы наткнулись на их трупы примерно через две недели.
Приходилось туго: мы шли по стране, разоренной войсками Писарро, стране, напоминавшей собой растревоженный улей, да и солдат у меня было в десять раз меньше. Осаждаемый со всех сторон индейцами, я отправил за Гонсало гонца с просьбой о помощи. На северных склонах вулкана Сумако он нагнал войско Писсаро. Тот выслал нам навстречу отряд под командой капитана Санчо де Карвахаля, с тех пор ставшего моим бессменным спутником. Капитан оказался прозорлив, и быстро смекнул, кто я есть на самом деле, и за всё время нашего знакомства никому об этом не рассказал, за что я не устаю его благодарить. К сожалению, к тому моменту, как отряд Карвахаля нашёл нас, почти всё снаряжение моих людей оказалось утеряно.
Мы нагнали Гонсало. При встрече он назначил меня своим заместителем. От Сумако его отряд направился на юго-восток, но, не дойдя до реки Напо и сделав петлю к северу, вышел через верховья реки Паямино к реке Кока, там, где она ближе всего подходит к экватору. В конце этого труднейшего 70-дневного пешего перехода они обнаружили коричные деревья, кору которых сочли за разыскиваемую пряность. На пятьдесят дней Писсаро остановился в селении индейцев на реке Кока, пока не подошли основные силы, которые вёл я. Одной корицы, да еще сомнительной и произрастающей в столь труднодоступной дали, было недостаточно, чтобы утолить алчность такого человека, как Гонсало, поэтому экспедиция двинулась дальше — теперь уж «наудачу к стране мечты». Вдоль Коки мы добрались до «земли разумных людей», где из-за ужасных дождей, топей и скверной дороги, построили бригантину.
Я возражал против постройки судна, ибо, по моему мнению, следовало держать курс на северо-запад, к селениям Пасто и Попаян. Разумеется, у меня были свои причины идти туда, но это направление, помимо тайного интереса, было примечательно и другим — только на нём имелась возможность отыскать пищу.
Мы снова двинулись в путь: войско по берегу — непролазными топями, девственными лесами, сквозь густые заросли трехметрового тростника; судно со снаряжением, больными и ранеными — по воде, присоединяясь на ночь к нашему, ежедневно редеющему, войску. В неимоверных трудах прошли двести лиг. Свыше тысячи индейцев к этому времени уже умерло. Тут от местных жителей мы узнали, будто ниже по течению «в десяти солнцах» (т. е. в 10 днях пути) лежит «обетованная земля, изобилующая пищей и золотом». Но войско не могло преодолеть это расстояние: припасы давным-давно кончились, а люди валились с ног от усталости. И я вызвался спуститься по реке на бригантине, чтобы разведать местность и добыть продовольствие. Расстались мы с Гонсало Писарро двадцать шестого декабря сорок первого года.
* * *
На второй день рождества я отправился вниз по Напо за провизией и на разведку. Кроме бригантины, которая на самом деле была не более чем грубо сработанной лодкой, у меня было четыре примитивных индейских каноэ. Экипаж флотилии состоял из пятидесяти семи испанцев, нескольких негров и индейцев. Все они были изнурены тяжким одиннадцатимесячным походом, больны и истощены. Провизии никакой. Словом, читателю сего наверняка будет трудно вообразить себе обстоятельства более неблагоприятные для начала такого путешествия.
Нас всё дальше и дальше уносило стремительное течение, но жилья а, следовательно, и пищи, по-прежнему не было.
Люди питались лишь кожей, ремнями да подметками от башмаков, сваренными с какой-либо травой. Семеро испанцев умерло, многие впали в отчаяние. И только на исходе девятых суток — четвёртого января нового, тысяча пятьсот сорок второго года от рождества Христова, затемно, были обнаружены признаки человека.
Мне первому посчастливилось услышать бой индейских барабанов. Наутро мы увидели деревушку и приготовили порох, аркебузы и арбалеты, но до боя дело не дошло: индейцы попрятались. Деревню пришлось разграбить. До неё от того места, где мы расстались с Гонсало Писарро, по нашей оценке, было будто бы более 200 лиг.
Нескольких аборигенов удалось поймать. Я заговорил с ними, задобрил доверчивых индейцев подарками и попросил позвать к себе их «сеньора». Ко мне (признаюсь, я был сильно удивлён) сошлось тринадцать индейских вождей — касиков, и всех их, как это полагалось у конкистадоров, я торжественно «ввел во владение» именем испанского короля и своего начальника Гонсало Писарро. В удостоверение сего факта были составлены соответствующие документы.
В те же дни — четвёртого и пятого января — разыгрались в этом селении и другие, куда более важные события, сделавшие возможным моё дальнейшее путешествие.
Перед нами, едва индейцы выполнили первую половину порученного им дела — добыли продовольствия для войска — встал вопрос: как быть дальше? О том, чтобы подняться по реке на веслах, нельзя было и думать: течение казалось непреоборимым, дорога назад — бесконечной и гибельной. И тут будто бы прочих сложностей было мало, мои спутники, грозясь поднять бунт, потребовали от меня «не предпринимать похода вверх наперекор течению».
Я принужден был якобы уступить настояниям большинства, и заявил, что готов искать другой путь, дабы вывести всех в спасительную гавань, в края, обитаемые христианами. Но выставил при этом непременное условие: все будут ожидать меня в названном лагере в течение двух или трех месяцев, до тех пор, пока хватит пищи.
* * *
Двенадцатого февраля бригантина и несколько каноэ вошли в неизвестную нам реку. Из-за того что воды одной реки боролись при впадении с водами другой и отовсюду неслось множество всяких деревьев, к берегу, где обосновался «важный властитель» по имени Иримара, пристать не удалось. Начался голод. Только через двести лиг мы увидели несколько деревень. К счастью, нас встретили радушно и безбоязненно, и даже снабдили впрок съестными припасами.
К концу месяца посреди реки мы встретили два каноэ, доверху нагруженных огромными — с метр величиной — черепахами и прочей снедью. Местный касик по имени Апария зазывал нас к себе в гости. Мы насытились и запаслись едою впрок, а я, по обыкновению, стал наставлять индейца на стезю истинную. Для пущей убедительности мы выдали себя за «детей солнца», ибо аборигены поклонялись солнцу, которое называют «чисэ». Здесь я впервые прослышал о неких, живших ниже по реке, женщинах-воительницах, которых местные жители называли «коньяпуяра».
Пятьдесят восемь дней мы провели в селении Апарии. Тридцать пять из них ушло на сооружение второй, больших размеров бригантины, которую нарекли «Викторией». У нас не было ни материалов, ни инструментов, ни знатоков кораблестроительного дела, однако мои конкистадоры трудились не покладая рук. Они работали не за страх, а за совесть, понимая, что их спасение было заключено в этом судне. Заодно мы отремонтировали и меньшую бригантину «Сан-Педро», которая к тому времени уже порядком обветшала и подгнила. Между тем индейцы по какой-то причине изменили свое отношение к нам. Они перестали приносить пищу, так что, предчувствуя недоброе, в спешке мы отбыли из селения в конце апреля.
