Розгин открыл патриот, швырнул коробку вниз, между сиденьями, подошел к Ульяне. Закурил, задумчиво разглядывая пейзаж.
Унылый, как это часто бывает осенью в России. Нет у нас европейской благости и ухоженности. Нет ожидания чего-то светлого, затишья перед зимней сказкой.
Осень в средней полосе России каждый раз падает так, словно за ней, следом, апокалипсис грядет.
Безнадега, грязища и холод. Может, на юге как-то по-другому, или, там, на севере… Но Розгин ,в основном , осенью почему-то на среднюю полосу попадал. И помнил только такое.
Но никогда особо не зацикливался. Нихера не романтик, потому что. А вот рядом с Княгиней – тянуло на непонятные вещи.
Он искоса глянул на нее, на красивое, печальное лицо, задумчивое такое.
Она смотрела на дом своих предков буквально со слезами. И этот момент, конечно, охерительно романтический, неожиданно выбесил.
- И сколько, ты говоришь, предков твоих в этом доме родилось? – он намеренно разрушил молчание, грубовато и нагло.
Княгиня вздрогнула, перевела на него печальный взгляд:
- Не знаю… Усадьба была построена в середине девятнадцатого века…
- Ммм… До отмены крепостного, значит? – поднапряг память Розгин, усмехнувшись.
Княгиня , естественно, не осталась безучастной:
- А это важно? Да, мои предки были богаты. Владели деревнями и миллионным состоянием. А потом у них все это отобрали. Не исключено, что кто-то из числа твоих предков.
- О как! – восхитился Розгин, - у нас тут классовое неравенство, да? И классовая ненависть неожиданно обнаружилась?
Он демонстративно медленно и тягуче оглядел нахмуренное лицо Княгини, ее прикушенную в досаде губу. Видно было, что она жалеет о сказанном, но , в противовес эмоциям, не собирается извиняться и забирать свои слова обратно. Достал он ее все же.
И Розгину неожиданно захотелось ее… Обидеть. Наказать. Странное, не особо подходящее ему чувство. Новое.
Наверно, это началось еще тогда, в их первую встречу, когда эта долбанная аристократка приперлась в его убогую контору и брезгливо оглядывала стены и сиденье стула, перед тем, как на него сесть.
Конечно, потом первое впечатление истерлось, но, получается, что не до конца.
Они никогда не будут на равных!
Эта мысль пришла к Розгину неожиданно и резанула своей остротой.
Княгиня может ему отдаваться, может спать с ним, позволять делать с собой все, чего ему хочется… Но она никогда не будет воспринимать его, как равного себе!
Сука! Как странно! Двадцать первый век на дворе! Все эти регалии, все эти голубые жилы и соли высшего общества, все это – такая хрень! Но стоит только коснуться чего-то настолько глубинного, настолько животного, внутреннего, как моментально гребанная память предков вылезает. Вот в таких мелочах. Повороте головы, надменном подергивании уголков губ. Легком дрожании тонких аристократических пальцев.
Сразу становится понятна глубина пропасти.
И сразу становится понятно, насколько их союз временный.
Княгиня на его подкол не ответила ничего. Просто дернула надменно плечиком и отвернулась.
И это окончательно взбесило.
Розгин и сам не понял, как развернул ее к себе за локоть, как сжал жесткими пальцами подбородок, чтоб не успела увернуться, как впился злым поцелуем в раскрытые губы. Кажется, она что-то хотела сказать.
Наверно, возразить?
Наверно.
Розгин уверенно смял ее возражения своим зверским напором, обхватил, впечатал в себя, не давая никакой возможности сопротивляться, показывая зажравшейся аристократке, кто ее защищает, кто за нее вписывается, кто из-за нее подставляется под нож и возможную пулю.
Кто ее трахает, в конце концов.
Он ждал все такого же ледяного ответа, сопротивления, потому что неправильно это. Изначально неправильно. Но вот никак по-другому.
И был готов это сопротивление ломать.
И не был готов к ее ответу.
Когда Княгиня со стоном обхватила его тонкими руками, когда прижалась , сама! Подалась ближе, притираясь всем телом, он опешил. И даже остановился.
Оторвался от ее губ, держа устремленное к нему лицо в ладонях, заглянул в глаза. И ощутил, что летит. Падает. И тонет. Вот буквально.
Розгин, нихрена не романтик, не джентльмен и не любитель розовых пони, буквально тонул в глазах своей случайной женщины. И не желал выплывать. И внутри все замирало обреченно и сладко.
Так бывает, когда делаешь голимую, обреченную на провал херню. Делаешь то, чего никогда бы не сделал, сворачиваешь с проторенной дорожки.
Например, в детстве впрягаешься за какого-нибудь пацана-задохлика, выступая перед стаей отморозков один против всех. И прекрасно понимаешь, что попал, что секунда – и тебя сметут, и что дурак-дурак-дурак!!! Но спасенный тобой мальчишка уже бежит прочь, а ты этому, как идиот, радуешься. Оскаливаешься приглашающе и ведешь тощими плечами.
И внутри становится пусто-пусто. Обреченно. И до дрожи кайфово.
И здесь так же. Даже хлеще. Потому что тот мальчишка потом привел взрослых. И маленького Макса успели откачать в больничке.
А в этот раз никто его не спасет. Не приведет помощь, не вытащит из омута.
Пропал ты, Розгин. Ни за грош пропал.
Она не понимает этого.
Она уедет потом обратно в свою Испанию.
В свою хорошую, блестящую жизнь.
А ты здесь останешься, пес дворовый, с пустотой вместо сердца.
Княгиня подняла нежную ладошку и мягко провела по небритой колкой щеке Розгина, улыбнулась, прошептала:
- Прости меня… Я… была не права.
А Розгин понял, что сделает все, чтоб она получила то, что хочет. Чтоб она спаслась. Чтоб не угрожали ей ни отморозки , ни сектанты, ни Кочегары. Чтоб она жила себе, в своей Испании, и не думала ни о чем. Писала свои картины, смотрела на красивые здания, на лазурное море. И не вспоминала про эту грязь, в которую окунулась с головой на Родине. И Родину не вспоминала. И его чтоб тоже не вспоминала. Незачем ей.
- Ладно, Княгиня, и ты меня прости. – Он убрал ладони от ее лица, отошел на полшага, с трудом выдыхая и ощущая блаженную пустоту внутри от принятого решения, - давай глянем, чего там тебе предки твои аристократические завещали.
Что завещали предки.
Сейф был небольшой, и, как сказал Розгин, не тяжелый. Ключа у меня, естественно, от него не имелось, поэтому , осмотрев обтертый от грязи ящик, я немного приуныла.
Розгин же молча поковырял в замке какой-то железякой, и… И раздался щелчок!
- Как так получилось?
