Забудешь о вас! Мне кажется, что эти двое — кремень и кресало, или зажигалка и бензин, а я — всего лишь лес. Сосновый лес, сухой, просмоленный насквозь и изнемогающий от жары. И мне достаточно пары искр, чтобы гудящее пламя отрезало все пути к отступлению.
Их уже нет! И зря я надеюсь, что они вдруг появятся!
— Ненавижу, — я впиваюсь зубами в губы Эмиля, просто от досады, от того, что не могу избавиться от этого наваждения, не могу убрать руку от каменного члена одного, не могу лягнуть второго, под ласками которого мне хочется только выгибаться и стонать, и ничего больше, — как же вы меня бесите!
— Ты хочешь нас? — ладонь Змея прохаживается по моему бедру, оглаживает его, будто предвкушая более плотное знакомство. — Скажи, моя сладкая, ты ведь хочешь? Обоих нас? Вместе?
Чертово исчадие ада! Нужно ему, чтоб я озвучила это вслух. И до того они намерены меня только дразнить, доводить и сводить с ума. Ну, значит, он подавится моим признанием!
— Да! — рычу я так, что у люстры на потолке вздрагивает маленькая капля-подвеска. — Да, раздери тебя черт, Змей, я вас хочу. Обоих!
Сначала эти слова вырываются из моего рта, и только после этого я, резко трезвея, осознаю, что именно они означают. И в тишине, затопившей мою маленькую квартирку, под беззвучные триумфальные улыбки обоих этих извращенцев, я понимаю…
Мне конец!
32. Трое. Самый сладкий приз
Созналась. Она созналась. Ну, или они её уломали — что тоже было неплохим вариантом.
— Дай-ка сюда этот сладкий рот, — Эрик настойчиво касается пальцами острого девичьего подбородка, разворачивая Настю к себе. Раз уж она признала, что хочет их обоих — можно не отказывать себе в этой малости.
Тем более что Бруху доставались сливки в основном из-за его зашкаливающей наглости.
Губы со вкусом папайи, нежный сливочный язычок… Голод по ним одолевал Эрика с того самого момента, как он от них оторвался в последний раз. И утолить его быстро не получается, впрочем Эрик априори никуда не торопится. Сейчас он прочно прихватил эту змейку под горлышко, никуда она от него не денется. Он выпьет её до дна. Ну, или по крайней мере попробует это сделать.
Девушка тихонько постанывает при поцелуях, царапает своими скромными коготками плечи Эрика. Сегодня он её победил — уломал, соблазнил, не без помощи Эмиля, конечно, но это Эрика не очень и беспокоит. Хорошо бы только сегодня дело не ограничилось.
Отрываться от Настиных губ все-таки приходится. Нетерпеливый и лишенный этой сладкой добычи Эмиль дергает вверх тонкую ночнушку, стремясь раздеть уже наконец эту сладкую девочку окончательно.
Два голодных мужских взгляда впиваются в обнаженное тело, стремясь хотя бы глазами оценить доставшийся им трофей. А сама Настя, оторопев от неожиданности, замирает. Ей неловко. Даже более чем.
Она пытается прикрыться, но её руки останавливаются на полпути, когда Настя встречается взглядом со Змеем. Ему достаточно только взгляда. Договаривает уже Эмиль.
— Не прячься от нас, мышка, — просит швед и прижимает девчонку к себе, одну свою лапу прижимая к её животику, второй с жадностью сжимая грудь.
Да, прятаться ни в коем случае не стоит!
Глаз от этой девушки оторвать просто невозможно.
Хрупкая как лань, гибкая и грациозная, с нежной светлой кожей и маленькими темными пятнышками сосков на аккуратной груди. Насколько же она хороша, когда возбуждена! Когда смущение и чувственное удовольствие смешиваются внутри неё, заставляют розоветь щеки, пересыхать губы, и выгибаться всем телом.
— Ты просто произведение искусства, моя ciliegina, — пальцы Змея скользят вдоль по подтянутому животику, закладывая сложные петли по пути, — если ты так красиво возбуждаешься, то какова же ты, когда кончаешь?
Глаза девушки вспыхивают, как и всегда, когда Эрик начинает говорить ей пошлости, но съязвить ничего в ответ она не успевает — его ладонь проскальзывает под резинку трусиков, безошибочно находя самую горячую точку в её теле.
— Как же ты возбуждена, малышка, — пальцы касаются скользких нижних губ, и Настя с тихим стоном выгибается навстречу пальцам Эрика.
Хорошая была идея — прийти к ней с Эмилем. Она ведь и вправду могла сбежать, испугавшись того, что её заводило. Она же примерная девочка, как такая может даже помыслить о том, чтоб её ласкало четыре руки? Или две пары губ? Даже если очень хочется — таких чудовищно сложно заставить принять свое желание.
Эмиль выцеловывает шею Насти, повышая общий фоновый градус, мнет, именно мнет пальцами грудь, нетерпеливо порыкивая. Змей же неторопливо, но крайне настойчиво растирает пальцами нежные складки, с каждым новым движением ладони заставляя девушку биться в его руках от острого возбуждения.
Ты будешь хотеть. Ты будешь с ума сходить от желания. Сегодня твои красивые глаза будут смотреть на Эрика Лусито с вожделением, граничащим с похотью.
— Эрик...
Она почти задыхается, выгибаясь в ласкающих её руках. Зрачки расширены настолько, что не видно радужки. Она готова.
Им с Эмилем достаточно лишь одного короткого обмена взглядами, чтобы понять, что дальше. Это вроде не в первый раз, но почему-то именно сейчас напряжение особенно сильное.
Если раньше Эрик просто не понимал этой блажи Эмиля — как можно быть уверенным, что ты хочешь только одну женщину? То есть как это — как её ты никого не хотел? Разве есть между ними разница?
Есть.
Сейчас уже и сам Эрик ощущает именно это. Когда весь мир сужается до одной единственной женщины, от которой волосы на спине встают дыбом, и ты хочешь её прямо сейчас, и всякую секунду, когда её видишь, а потом — и когда думаешь о ней. А думаешь ты о ней постоянно. Она навязчивой мыслью не хочет покидать черепушки.
Настя кусает губы. Когда Эмиль переносит её на кровать, когда ставит на четвереньки, когда буквально рвет на ней трусики, оставляя совсем голышом. У шведа срывает последние винтики терпения. И это ведь он еще не знает!
Насте смертельно идет нагота. И в принципе, все встает на места, становится понятно, почему этот кретин — её муж — так старательно прятал эту фигуру под мешковатыми тряпками. Такую сладкую девочку если и выпускать из постели, то ни в коем случае не в таком виде, чтобы хоть кто-то заметил, насколько она хороша. Украдут, унесут, при одном только взгляде на эти стройные ножки. Хоть и прятать её — преступление против неё самой.
Только за этот напуганный взгляд, за эту зашкаливающую робость Змей бы заставил бывшего мудака Насти подавиться зубами. Она не должна стесняться себя. Именно она — последняя женщина в мире, кому вообще надлежит испытывать стыд при раздевании. Её бы в мраморе высекать, как эталон чувственности и эстетики. А она пытается спрятать от Эрика лицо, просто потому что ей стыдно.
— Смотри на меня, — Змей снова и снова касается этой ямочки на красивом подбородке, снова и снова любуется озерами темных глаз в обрамлении густых ресниц.
