Мимо меня текли минуты, а может, и часы, но ни сердце, ни разум, не находили ни в чем покоя. Мой беспокойный взгляд в очередной раз скользнул по старому пианино и, подчиняясь этой тяге, я подошла к инструменту. Музыка всегда помогала мне прежде — в ней можно было спрятаться ото всего, потеряться на долгое время. У музыки я искала помощи и теперь.
Пододвинув стул, я села за пианино и, прикрыв глаза, предоставила рукам возможность действовать на ощупь. Первое касание клавиш — и я отключилась ото всего, растворилась в мелодии, даже не осознавая, что именно играю.
Сколько так прошло времени — я не знала сама. Просто играла, выплескивая через музыку всю боль, всю растерянность и все непонимание, что делать дальше. Чему верить.
Остановилась я только для того, чтобы сделать глубокий вдох. И тут же услышала позади себя деликатные аплодисменты.
— Ты играешь все так же прекрасно, — сказал до боли знакомый голос.
Вздрогнув, я обернулась. Артем стоял у двери, опершись на косяк и смотрел на меня так… странно, что я впервые в жизни не могла бы сказать, что плещется в его глазах. Они мрачно, как-то лихорадочно блестели. Казалось, восторг в них боролся с чем-то темным, опасным.
Только теперь я поняла, что на моих собственных глазах проступила предательская влага. Отвернувшись, я вытерла слезы, и, не поворачиваясь к мужу обратно лицом, спросила:
— Как ты вошел?
— Мама открыла.
Я закусила губу. Это его «мама», хоть он и всегда так называл свою тещу, теперь казалось издевательским и неправильным.
Собравшись с духом, я все же посмотрела на него. Старалась делать это беспристрастно, словно впервые вижу. Изучала это давно хорошо знакомое лицо, как чужое, и задавалась вопросом — способен ли был этот человек на насилие?
И с ужасом поняла, что не знаю ответа.
— Что тебе нужно? — спросила как можно спокойнее.
И только теперь заметила увесистую сумку в его руках.
Артем подошел ближе, изучающим, ищущим взглядом заглянул мне в глаза. И было в выражении его лица что-то такое неизбывно печальное, что сердце у меня дрогнуло.
Разве мог в одном человеке таиться опасный насильник и заботливый, внимательный мужчина? Разве мог злодей смотреть вот так — с затаенной мольбой, с невысказанным отчаянием?
— Ты пальто не взяла, — сказал Артем, кивая на сумку, которую поставил у моих ног. — А скоро похолодает еще сильнее. И ты забыла свои любимые ботильоны, из которых осенью почти не вылезаешь…
И снова — эта забота, от которой веяло таким дорогим, хорошо знакомым теплом. И снова он подумал о том, о чем я сама забыла…
— Спасибо, — откликнулась коротко.
Он огляделся по сторонам, не решаясь, казалось, на следующий шаг. Все же присев в итоге на край постели, негромко сказал:
— Мне так пусто без тебя дома…
Я поджала дрогнувшие губы. Чувство самосохранения кричало, буквально сиреной вопило, что нельзя его слушать. Что надо попросить уйти.
Так было лучше для меня, так было правильно. Но многие ли из нас, зная, как правильно в теории, поступали так и в жизни?..
— Мне так хочется взять тебя сейчас на руки, — продолжал, тем временем, муж. — Закинуть, будто варвар, на плечо и унести домой. Но еще мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Я понимаю, что сейчас только мешаюсь и это… трудно принять. Хотя я всегда хотел лишь одного — сделать тебя счастливой. И на все ради этого был готов…
— Наверно, и ребенка другой женщине ты заделал с той же мыслью, — едко заметила я, пытаясь сарказмом спастись от его слов, разъедающих душу своей проникновенностью.
Он вскочил на ноги, начав ходить кругами по маленькой комнате, в которой казался неуместным, как лев — в узкой клетке.
— Ника, это была единственная ошибка, как ты не поймешь?! — вдруг выкрикнул он, хватаясь за голову.
В глубине души я хотела ему верить. Вот только у этой ошибки были весьма серьезные и необратимые последствия.
А еще я не могла забыть слова этой женщины.
«Он меня изнасиловал…»
Конечно, я понимала, что ей было выгодно сказать мне это. Что она попросту могла желать вбить последний гвоздь в крышку гроба нашего с Артемом брака. Но ее глаза…
Мне не давали покоя ее глаза. Испуганные, затравленные, молящие. Возникало странное чувство, будто она ждала от меня какой-то помощи. Но почему от меня?.. И чего хотела на самом деле?..
— Сколько Никите лет? — спросила я мужа сухо.
Он остановился и, расправив плечи, неохотно ответил:
— Недавно исполнилось три.
Мои губы дрогнули в болезненной усмешке. Я произвела в голове весьма нехитрые расчеты.
— То есть ты отчаялся получить от меня ребенка всего лишь несколько месяцев спустя после того, как я бросила ради тебя все, — констатировала с горечью. — Ненадолго же тебя хватило!
Он прикрыл глаза, а когда распахнул их вновь, в меня упирался твердый, непоколебимый взгляд.
— Да, я виноват, — ответил он. — Но когда у нас не получилось даже после обращения к врачам…
— Да мы только начали лечение! — не выдержала я.
— Но я запаниковал! Да, я испугался, что это может не помочь! Я чудовищно жалею об этом, Ника!
— То есть, ты заделал ей ребенка нарочно? — холодно уточнила я.
— Нет, — мотнул он отрицательно головой. — Нет.
— Почему тогда она не сделала аборт?
— Не захотела.
— Ты мог бы просто платить ей алименты, не принимая участия в жизни Никиты. Но ты решил иначе…
Он смотрел на меня загнанным и от того опасным зверем. Я отвернулась, не в силах больше это выносить.
— Все ясно, Орлов, — выдавила, не скрывая боли. — Для тебя это был удобный запасной вариант. А в меня… в нас ты не верил. И ни черта не думал обо мне. Только о себе самом.
— Это неправда! — горячо отозвался он.
Оказавшись рядом, впился пальцами в мои плечи, чувствительно встряхнул, словно хотел таким образом вытрясти из меня эти мысли.
— Да, я… перестраховался. Но я люблю тебя, Ника. Глупо, наверно, но… я действительно тогда, в нашу первую встречу, с первого взгляда понял, что ты — моя. Что хочу тебя… на всю жизнь.
Он нагло, расчетливо давил прямиком на больное. И я больше не хотела этого терпеть.
— Уходи, — попросила, сбрасывая с плеч его руки. — Ты сам испортил все то хорошее, что у нас было. И я теперь не знаю, кто ты такой и чему мне верить. Уходи!
Он отступил. А затем вдруг снова оказался рядом, впился губами в мои, пытаясь, как прежде, себе подчинить. Но все мое существо вдруг воспротивилось этому поцелую, в котором не осталось и доли того, что прежде действовало на меня, как наркотик.
