Она с болью улыбнулась. Я вдруг подумала, что в этом действительно была какая-то горькая ирония. В то время как я хотела состояться как музыкант, Вася мечтала о семье. Так было всегда — столько, сколько я ее помнила. Но пока так и не случилось…
— Ты и замуж раньше меня выскочила, — продолжала она тихо. — Твоя жизнь мне казалась идеальной. У тебя было почти все, о чем я сама когда-то мечтала. Я завидовала, Ника, и мне за это очень стыдно.
Это была исповедь — простая, честная, без прикрас. И через всю эту речь невидимой, но ощутимой нитью стелилось ее чувство одиночества.
— Мне страшно, Ника, — прошептала Вася. — Страшно, что так и состарюсь одна… прямо в этом доме. А еще мне стало страшно, что могу тебя потерять. У меня ведь ближе никого и нет…
Я накрыла ее руку своей, утешающе сжала.
— Ну, теперь мы с тобой обе несчастные, так что будем держаться вместе, — усмехнулась я.
— Да уж… — хмыкнула Вася в ответ.
Мы обе сделали по глотку чая, и подруга внезапно сказала:
— Ника, я кое-что не рассказала тебе о той ночи, когда забирала тебя…
Я удивленно подняла на нее глаза:
— И что же?
— Когда я подъехала к этому бару, у входа стоял какой-то мужчина. Ты сидела поодаль, у своей машины, находясь к нему спиной, и рыдала. А он… смотрел на тебя. Буквально не отрываясь… Ты знаешь, кто это мог быть?
Передо мной вновь возникло волевое лицо с поблескивающими холодом глазами-льдинками…
— Как он выглядел? — спросила я, с трудом шевеля губами.
— Высокий. Брюнет. В сером костюме… больше я ничего не разглядела.
Это он. Не было сомнений — это был он. Незнакомец. Отец моего ребенка…
— И что он, просто смотрел? — уточнила я.
— Ну, он смотрел… странно. Так внимательно, словно хотел запомнить каждую деталь. А когда я тебя в такси сажала, сделал шаг вперед и мне показалось, будто он хотел что-то сказать… но остановился. И мы уехали.
Я поджала губы, пытаясь понять, что все это могло означать.
— А знаешь, что самое странное во всем этом, Ника? — спросила Вася следом.
— Ммм?
— Я его раньше где-то видела…
6
— Мама!
Вопль срывается с губ против воли — горький, отчаянный. В нем — вся его ненависть, вся боль, все непонимание.
— Мама!
Он выкрикивает в мольбе это слово, когда чужая, ненавистная рука бьет его по спине тяжелой палкой. Сжимает в ответ зубы, чтобы не заплакать. Дикая, невыносимая боль разрезает тело словно бы надвое.
Он упрямо упирается кулаками в грязный, давно не мытый пол. Только бы не упасть. Только бы не дать себя опрокинуть…
Следующий удар выбивает из него тихий вздох. Но он держится.
Удары сыпятся на спину один за другим — безжалостные, жестокие. Руки начинают подрагивать, сдаваясь. Кажется, что еще немного — и его спина просто сломается напополам.
Ему страшно. Страшно упасть и не подняться. В этот момент он еще не знает, что гораздо хуже, когда ты сломан не физически — морально.
Следующий удар заставляет его рухнуть на землю. Он утыкается носом в пол, в ноздри бьет мерзкий запах отходов. Дышать так трудно… трудно…
— Мама…
Теперь его голос звучит чуть слышно. Это слово — уже не крик о помощи. Это — тихая молитва. Безнадежная, бесполезная, но другой он просто не знает…
— Мама…
В горле что-то булькает. Он беспомощно прижимается лицом к полу, втягивая в себя воздух из последних сил. Грязь забивается в рот, скрипит на зубах…
— Мама…
Он знает, что она никогда не вернется. Он ненавидит себя за это.
Наверно, он был плохим. Очень плохим. Потому что хороших детей мамы не бросают.
Это последнее, о чем он успевает подумать перед тем, как сознание беспомощно гаснет.
* * *
Артем проснулся с застрявшим в горле криком. Жадно глотнул воздух, панически протянул руку туда, где обычно спала Ника, в поисках спасительного прикосновения жены. Но ее рядом не было.
С тихим, раздосадованным рыком он уронил голову на грудь. Так не могло дальше продолжаться.
Отбросив одеяло в сторону, неохотно встал с постели. Раздвинул шторы, прогоняя из комнаты и души мрак. Нахмурился, бессмысленным взглядом уставившись за окно.
Дождь. Снова шел дождь. Он ненавидел его. Ненавидел с того самого дня, как ушла его мать. Растворилась в пунктирно раскрашенной пелене, отделившей ее от него навсегда. Сейчас он уже не мог даже вспомнить ее лица. Дождь и время размыли когда-то дорогой ему образ, но не сумели смыть шрамов ни с его тела, ни с его души.
За прошедшие годы он почти сумел убедить себя в том, что все это — лишь повторяющийся иногда ночной кошмар. Он научился не вспоминать.
Лишь раз перед ним вновь воскрес образ матери. Лишь один чертов раз он вновь увидел, как наяву, ее лицо.
Они были так похожи… А может, ему тогда это только показалось.
Он с досадой закрыл шторы, отгораживаясь от ненавистного дождя. Блуждающий взгляд остановился на тоскливо пустующей половине кровати.
Ника… где она была сейчас, когда он так в ней нуждался? Как посмела оставить его наедине с грызущими демонами?
Он решительно двинулся к шкафу. Пора было прекращать эти игры и брать все в свои руки, как делал всегда. Он не позволит ей его бросить. Он больше никому этого не позволит.
Это он решил твердо еще много лет назад.
* * *
— А Ника уехала, Артем…
Он ошарашенно, неверяще смотрел на свою тещу. Уши слышали произносимые слова, но мозг отказывался их воспринимать.
— Что значит уехала? — прокаркал хрипло, глядя на женщину перед собой в упор.
Она невольно отступила назад. Пробормотала растерянно:
— Да вот так… Я проснулась — а ее нет. Только сообщение прислала, что ее какое-то время не будет…
Демоны внутри него дико взвыли. Она сбежала! Он позволил ей побыть без него — и вот итог! Следовало сразу силой вернуть ее домой. А он, дурак, хотел по-хорошему. Хотел сделать правильно…
— Куда она уехала? — потребовал ответа, ощущая, как все внутри беснуется от того, что допустил подобный исход.
— Я не знаю… — развела теща руками.
— Подумайте, — проговорил он с нажимом. — С кем она общалась в последнее время?
— Да ни с кем, Артемка… только на пианино своем играла чуть ли не сутками…
Ему вдруг захотелось добраться до этого пианино и обрушить на него свой гнев. Кулаки призывно загорелись, когда он представил, как ломает проклятый инструмент. Как жалобно тот гудит от его ударов, как трескается полированный хребет…
