Палец в кожаной перчатке неожиданно коснулся моих губ, прерывая бесконечный поток слов.
— Садитесь в машину, — повторил он все так же невозмутимо, будто я не сказала ему только что о своей полнейшей бесполезности.
Но продолжать пререкаться было просто глупо. Не оглядываясь на Эмиля, я прошагала к его джипу и не без облегчения нырнула в теплоту салона.
— Зачем вам это? — спросила, когда он опустился на водительское сиденье рядом. — Я же сказала, что…
— Ваш муж ведь очень ревнив, Вероника? — перебил меня Эмиль.
— Да, но…
— Значит, вы бесценны сами по себе, — улыбнулся он и в этой улыбке отчего-то не было прежнего холода.
Вот только исчезла она так быстро, что мне это, возможно, только показалось. Деловым тоном Эмиль продолжил:
— Мы с вами сейчас съездим в клинику, которой я доверяю. Уточним срок беременности, а потом, когда это будет возможно — сделаем днк. Если все подтвердится… — он пожал плечами так пренебрежительно, словно даже не рассматривал подобную вероятность всерьез, — тогда будем что-то решать.
Я ничего не ответила. Просто не понимала, как на это реагировать и чего ждать дальше.
— Можете включить радио по своему вкусу, — предложил он перед тем, как тронуться с места.
— Какая щедрость, — фыркнула я себе под нос, но, тем не менее, протянула руку, чтобы настроить волну.
Ехали снова молча. Наверно, это было неудивительно, если учесть, что мы были двумя не просто чужими друг другу людьми, но еще и теми, кто не слишком-то стремился это исправлять.
Тишину, разбавленную лишь музыкой по радио, неожиданно нарушил звонок. Вздрогнув, я машинально огляделась в поисках источника звука и успела заметить, как по лицу Эмиля пробежала легкая тень.
— Да? — коротко ответил он через наушник и некоторое время молча слушал что ему говорит собеседник. Закончив звонок, повернулся ко мне и сказал:
— Вероника, извините, но нам придется кое-куда заехать, это срочно.
— Хорошо, — пожала я плечами. — Благодаря Артему я сегодня совершенно свободна.
От упоминания этого имени обычно бесстрастный Эмиль вдруг поморщился — совсем легонько, словно больших эмоций Артем в его глазах абсолютно не заслуживал.
Я и не ждала от него еще каких-либо комментариев, но Эмиль неожиданно спросил:
— Что он сделал?
— О, сущую ерунду, — хмыкнула я с сарказмом в ответ. — Всего лишь лишил меня работы. Во всяком случае, я думаю, что это его рук дело.
— Чтобы заставить вас вернуться, — понимающе кивнул Эмиль.
— Вас это, похоже, не удивляет, — заметила я.
— Меня вообще ничего, связанное с этим человеком, удивить не способно, — спокойно ответил он.
Больше мы не говорили до самого прибытия на место.
— Мне подождать в машине? — спросила я, не без удивления рассматривая особняк из темного камня, который по своей архитектурной лаконичности, не лишенной, впрочем, определенного очарования, куда более уместно смотрелся бы где-нибудь в пригороде Лондона.
— Нет, — последовал бесстрастный ответ. — Вы идете со мной. Я не знаю, на сколько это затянется.
Покорно кивнув, я направилась следом за Эмилем. Он шел к дому решительным твердым шагом, но спина его при этом была настолько неестественно прямой, что мне показалось, будто я ощущаю его внутреннее напряжение.
Оказавшись внутри, он все так же уверенно провел меня через просторный холл и распахнул одну из дверей, веером раскинувшихся по периметру, кивком головы предложив войти:
— Побудьте тут, пожалуйста.
Едва я оказалась в комнате, как дверь за мной захлопнулась. Оглядевшись по сторонам, я пришла к выводу, что нахожусь в гостиной. Быстро оббежав отдающую аристократизмом обстановку, мой взгляд буквально приковался к роялю, стоявшему в углу у самой дальней стены.
Любовь к музыке, которую не смогли побороть годы бездействия и манипуляции мужа, мгновенно повлекла меня к инструменту. На полированной белой поверхности не было ни пылинки, но отчего-то возникло чувство, что инструмент давно заброшен, несмотря на то, что крышка была приглашающе приоткрыта, словно застыв в вечном ожидании прикосновения.
Вблизи удалось разглядеть логотип — «Steinway & sons» — и рука сама потянулась, желая дотронуться до легендарного инструмента, об игре на котором я могла только мечтать. Незаметно для себя я коснулась клавиш, начиная наигрывать что-то нехитрое…
Дверь позади меня неожиданно хлопнула и я вздрогнула, готовая увидеть на пороге Эмиля, недовольного моей самодеятельностью.
Но вместо него на меня смотрел совершенно незнакомый мужчина. Он был уже в возрасте — должно быть, лет семидесяти или около того, судя по абсолютно белым волосам и лицу, заметно изрезанному морщинами. Но больше всего меня поразило то, что он был облачен в вечерний смокинг, словно только что вернулся с какого-нибудь великосветского раута или, напротив, собирался сейчас туда отправиться.
Весьма бодрым шагом он направился ко мне, а я растерянно смотрела на него, не зная, как себя вести. И оказалась окончательно дестабилизирована, когда он вдруг воскликнул, заключая меня в объятия:
— Лена! Как хорошо, что ты вернулась!
10
— Простите, но я не… — попыталась было возразить человеку, который меня явно с кем-то перепутал, но быстро поняла, что мужчина меня даже не слушает.
Разжав объятия, он мягко, по-отечески заключил в ладони мое лицо и пробормотал:
— Лена, Лена… как мне тебя не хватало…
А после шагнул назад и с врожденным чувством собственного достоинства, читавшемся в каждом его движении и жесте, опустился в кресло рядом с роялем. Чинно положив руки на подлокотники, он прикрыл глаза и попросил:
— Лена, сыграй мне еще. Я так люблю, когда ты играешь…
Я нерешительно помедлила, не зная, как поступить. Он принимал меня за другого человека, но не хотел слушать возражений. Лишь сидел в кресле все так же, расслабленно и невозмутимо, и молча ждал.
— Что сыграть? — наконец спросила я, неловко присаживаясь за рояль.
В конце концов, наверно, не будет большой беды, если я удовлетворю его прихоть.
— Что хочешь, Лена…
Он произнес это почти шепотом. Я поднесла руки к клавишам и, в свою очередь прикрыв глаза, позволила подсознанию сделать за меня выбор.
Срываясь с кончиков моих пальцев, по комнате медленно поплыли первые ноты песни Фрэнка Синатры «My way».
Я заиграла, отдаваясь лишь своим ощущениям, не думая в этот момент ни о чем. Бессмертная мелодия — нежная, вдумчивая, чуть меланхоличная поначалу, владела мной, владела всем моим существом. Это была исповедь — очень личная, очень честная, с нотами горечи и вместе с тем — гордости за все прожитое. История, которая у каждого была своя.
