Сегодняшний день не стал исключением.
Поэтому первым делом, зайдя в столовку и награбастав побольше еды, (как из дикого леса, честное слово), я выхватил взглядом нашу заучку и уверенным шагом подошел к ней с одной лишь мыслью. Выгодно будет для обеих сторон. Я кончаю эти муки, а она делает мне курсач и конспекты. Взаимовыгодный договор? Разумеется!
— Обломинго, приветули, — уселся прямо напротив нее, ведь столик был пуст. Она так ни с кем не обедала. И не общалась. Нацепила корону? Носи гордо!
— Досвидули, — с маской великокомученицы на лице отвернулась.
— У меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
Но девицу это явно не трогало. Зайцева скривилась, а потом надув щеки, выдала:
— Читай по губам, — и мой взгляд машинально опустился на обкусанные спелые губы. Ну блядь, зачем ты их кусаешь? Что за манечка такая идиотская? — Пошел на хер, — острый взгляд рубанул мне по рылу. Бывает, мы обязательно с тобой поиграем.
— Хммм, я тебе давно предлагал сходить. Даже помогу взобраться. Ты главное юбочку покороче носи, а то непонятные балахоны мешают мне попасть внутрь, — наклонился и прошипел в лицо зазнавшейся Зайцевой.
Она замерла, а затем сжалась вся и раскраснелась. В следующий момент содержимое ее тарелки вылилось мне в лицо. Сука. Спасибо, что суп оказался теплый.
— Твою…блядь, единороджку! — старался отказаться от матов в сторону матери, ибо для меня это было святое. Но тут иначе не назовешь! Я вскочил с места, но было поздно, вязкая жижа плавно стекала по лицу, шее и груди, скрытой за белой футболкой. Уже желтой. Вниз на штаны.
Не передать словами, каких трудов мне стоило терпеливо смахнуть с лица остатки макарон без того, чтобы не перевернуть тут все вверх дном. Женщин я не бил, а вот мебель вполне. Из окна нахуй. Полетаем?
Вся столовка замерла. Кажется, был слышен звук переваривания пищи нашей пухлой Леси с первого курса.
Зайцева в ужасе смотрела на меня глазами с блюдце. Нет. Размер их был примерно с ту самую тарелку, из которой все это блядство и вылилось.
— Сам виноват, — Ника отодвинулась на край скамьи, но было уже поздно. ПОЗДНО УЖЕ.
Нервная клетка у меня сейчас была всего-то одна, и та не настроена на переговоры. Халк крушить. Халк ломать!
— Ты в адеквате? — дернул на себя брыкающуюся Нику. По венам разлился гнев, который я упорно пытался замкнуть в одной точке. Пульсирующая на лбу венка грозилась лопнуть. Я был в ярости.
Ну все. Ты достала, в печенках уже у меня сидишь и выедаешь все внутренности чайной ложкой.
— Отпусти меня, придурок! — Зайцева залепила мне звонкую оплеуху, но все это был комариный укус. От ее ручки я, наоборот, испытал наслаждение и плескающееся на дне возбуждение. Бля. Я перекинул ее на плечо, грязное, как и все мои части тела, и звонко шлепнул по заднице. Она начала брыкаться, но во мне веса под сотку, и это я о мышцах, так что бодаться со мной не доросла еще бодалка.
— ИДИОТ, поставь меня на землю, — начала биться кулачками, чем вызывала у меня неоспоримое желание разложить ее в ближайшем закутке, чтобы заставить пожалеть о содеянном.
Никто в зале не додумался рискнуть двинуться в нашу сторону. Никакой спасательной операции, Зайцева. Ты попалась.
Глава 8
НИКА
— Отпусти, отпусти меня, я сказала, — вися вниз головой и кверху попой, я изо всех сил старалась вырваться из лап этого варвара неотесанного. Нет, я, конечно, понимала, что сама дура виновата, но и сдаваться не собиралась.
А этот ненормальный тащил меня по длинному коридору, делая из меня еще большее посмешище, чем прежде. А потом занес в одну из аудиторий, где почему-то была открыта дверь и наконец поставил на ноги, прямо перед собой. И уж лучше бы не ставил, не надо было мне это видеть, ой не надо было.
Мамочки, какие у него глаза бешеные были. Зол он был, очень зол. А кто бы не был? Это я, конечно, погорячилась, когда не задумываясь, вылила на этого болвана самоуверенного содержимое своей тарелки. Сама не поняла, как это произошло, просто терпение, видно, лопнуло, и подсознание решило все за меня.
А потом я в замедленной съемке смотрела, как с лица Багирова стекает мой обед, заливая белую футболку. И страшно стало так, что дышать перестала. Господи, ну я же всегда гордилась своим хладнокровием, как так вообще вышло? А вот так. Противно стало до ужаса, шуточки его эти, издевки ежедневные, а его слова в столовой просто последней каплей стали. Сволочь такая, гад! Да как он смеет вообще, как смеет мне такое говорить.
И не важно, что во сне я его видела постоянно, и просыпалась каждое утро взмыленная и в насквозь мокрой пижаме. И на то, что шепот его хриплый и слова те пошлые, но такие будоражащие, что он во сне мне нашептывал, до сих пор гулом в ушах стояли. И не могла я себе объяснить этого явления, не могла себе объяснить, почему именно его во снах я вижу.
Но это все во снах, где-то там, на уровне подсознания. Наяву бы я себе ни за что не позволила. Не позволила бы трогать себя, как во сне трогал, не позволила бы целовать так, что дышать становилось невозможно. Это все там, во сне, а здесь все иначе, и никогда я не признаюсь в том, что мне это нравилось и индюк этот напыщенный…Чтоб ему провалиться. Даже себе не признаюсь.
— Сучка, ты бля вообще понимаешь, что нихрена мне сейчас не мешает тебя по стенке размазать, — Багиров силой придавил меня к стене, также как и в прошлый раз. Навис надо мной, прожигая насквозь своим наполненным неудержимой яростью взглядом. Лицо его практически багровым стало от того, с какой силой он стискивал челюсти. Желваки на скулах ходуном ходили, а он смотрел и смотрел.
— Сам виноват, — голос подвел, и вышло какое-то непонятное блеяние. Миша действительно мог размазать меня по стенке и вообще все что угодно со мной сделать, и ничего ему за это не будет. Никто и не вспомнит о какой-то там зубрилке, которую никто и никогда не замечал.
— Все, блядь, игры кончились, — утробный рык, вырвавшийся из уст Багирова, эхом разлетелся по аудитории, а потом меня подхватили резко, и я даже понять не успела, когда мои ноги оторвались от пола и обвили бедра Багирова. Может и к лучшему оно, потому что от ужаса сложившейся ситуации, ноги дрожали и отказывались держать.
Вот только руки, сжимающие мою пятую точку, напрягали, и хватка все сильнее становилась, с такой силой он сжимал, что наверняка синяки останутся. Я, конечно, пыталась его оттолкнуть, вырваться, как в прошлый раз, но он держал слишком крепко, прижимая меня к стене всей своей масой.
— Да чего ты, блядь, трясешься. Задолбала, как же ты меня задолбала, зубрилка, бля.
И я, наверное, дура несусветная, но отчего-то последние слова саданули по мне сильнее и больнее, чем предложения его похабные.
— Задолбала? Так отвали, — ударила его в грудь, но ему-то хоть бы хны, он только больше распалялся, сильнее прижимался, не реагируя на мои попытки вырваться, только зашипел от боли, когда я вцепилась ногтями в кожу на шее и сотню раз пожалела, что не отращивала их. Пригодилось бы сейчас.
