Население деревень и городов в устье Невы составляло при шведах не меньше 6—7 тысяч человек. Всякое строительство на территории Петербурга велось или непосредственно на месте русских и финских деревень (деревни при этом сносились), или в непосредственной близости от них.
Как видно, о птицах, забившихся в истерике от одного вида человека, всерьез говорить как–то не приходится, очередная сказочка, и только. И чересчур хорошо понятно, зачем нужна эта сказочка: приписать Петру очередной подвиг Геракла, лишний раз подчеркнуть, что до него не было буквально ничего. Так, «пустое финское болото» с птицами, никогда не видевшими человека.
Интересно, что эту сказочку всерьез воспринимали и современники Петра — например, Феофан Прокопович, а уж они–то очень хорошо знали, что находилось на месте Петербурга до Петра, даже если сами и не брали шведских крепостей и не беседовали с русским населением Ижорской земли. Но и не только современники! Авторы двух классических петербургских стереотипов: про «брега пустынных волн» и про «пустое финское болото» — А.С. Пушкин и Ф.М. Достоевский. Байку про возведение Петербурга на пустом месте повторяют и сейчас, а для населения самого Петербурга эта история служит убедительным доказательством того, что город их особенный, удивительный и что уж в нем–то обязательно должно происходить что–то совершенно необыкновенное.
Но почему эта байка так дорога сердцу россиянина? Причем как в XVIII веке была дорога, так дорога и по сей день? Попробуем ответить на этот вопрос, но чуть позже.
ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННЫЙ ГОРОД
Чаще всего города вырастают в центре своей земли, как их сердце, как их воплощение. Так вырос Рим — сердце огромной империи, Париж и Лондон, Стокгольм и Краков. Так выросла и Москва. В таких городах, естественно, возникают «генетические» мифы — мифы про собирание земель вокруг города, о событиях его роста, происхождения и развития.
Но бывает, что город сознательно возводится не в сердце, а на краю своей земли. Зачем? А для того, чтобы подчеркнуть — монарх претендует на большее, чем имеет! Если город расположен на краю — то получается, император не признает окончательными современные границы страны. Столица должна находиться в центре, и он строит свою столицу в центре БУДУЩЕГО государства. Уже тем самым объявляется, что реально существующая страна как бы «на самом деле» и не существует, что она — только часть той страны, которой предстоит родиться.
Так, император Константин перенес свою столицу из Рима в город Византии, который стал теперь называться Константинополем. Возник совершенно новый город, лежащий не в центре империи, а на её краю. Константинополь возводился, чтобы разорвать старые, полуязыческие традиции Рима и новые традиции христианской империи. Уже в его положении была претензия сделать частью империи Персию, другие «пока не христианские» земли, и соседи отлично чувствовали этот вызов.
А кроме того, Константинополь объявлял историю Рима только началом какой–то более важной истории, Римскую империю — только частью какой–то большей по размерам империи. Ему и его сподвижникам мерещился ни много ни мало земной шар, объединенный христианнейшим императором. Не случайно же Константин первым взял в руки новый символ власти — державу, то есть шар, осененный крестом.
Такой же поступок совершил и киевский князь Святослав, когда перенес столицу Руси из Киева в новый городок, Переяславль–на–Дунае. Тем самым он объявлял о намерении создать империю, частью которой будет Киевская Русь, а большую часть которой еще предстоит отвоевать у Византии. Замысел Святослава успехом не увенчался, но увенчаться вполне мог — создавались же варварские королевства на территории бывшей Западной Римской империи. А главное — поступок это принципиально такой же, как и поступок римского императора Константина, и московитского царя Петра I.
В таких городах, расположенных «эксцентрически», на краю своей земли, естественным образом создаются совсем другие мифы: мифы космологические — о творении города, страны и государства. Не о медленном, закономерном росте, но именно о творении. Складываются мифы эсхатологические — о конце мира, мифы демиургические — о творении, совершенном мудрецами и гигантами–демиургами.
Так что независимо ни от чего иного Петербург неизбежно должен был бы порождать эти неспокойные, напряженные мифы, создавать тревожную психологическую обстановку для своих жителей. Так и в Константинополе всегда особенно подчеркивалось противопоставление неосмысленной природы и сотворенного людьми, стихии и человека, коллективной мощи жителей империи, сотворившей город там, где еще десять–двадцать лет назад стояли только нищие рыбацкие деревушки.
Но в том–то и дело, что мифология Петербурга с самого начала не останавливалась на противопоставлении природного и созданного человеком, стихийного и сотворенного. Мифы творения странным образом зацикливаются на личности Петра и странным образом говорят не столько о мощи человека, сколько о мощи тех, кто помогает Петру… А помогает ему, как вы понимаете, вовсе не Господь Бог.
Вот одна очень типичная легенда: мол, Петербург было невозможно построить в таком топком месте, пучина поглотила бы его дом за домом. Построить Петербург можно было только сразу весь, целиком, и строить его можно было только на небе, а потом сразу взять и опустить его весь на землю. А кому по плечу такая задача?! Только Антихристу.
Эта легенда приписывается финнам, но явно только приписывается — ведь вовсе не финны поговаривали об Антихристе, и уж, конечно, кто–кто, а финны прекрасно знали, выдержит ли трясина отдельные дома — ведь построенные на их глазах Ниеншанц с его 2000 жилых домов, лесопильными заводами и церквами, другие города и деревни никуда и не думали проваливаться. Такие легенды приписывались финнам, чтобы придать им древность и происхождение от немного таинственного, «колдовского» народа, жившего в этих местах задолго до русских.
В.Ф. Одоевский передает эту легенду так:
«Вокруг него (Петра. — А. Б.) только песок морской, да голые камни, да топь, да болота. Царь собрал своих вейнелейсов (Русские в финском языке называются «венелайнен». Видимо, это слово князь Владимир Одоевский и имел в виду. — А. Б.) и говорит им «постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю». И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уж камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает, и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще города. «Ничего вы не умеете делать», — сказал он своим людям и сим словом стал поднимать скалу за скалой и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю».
(Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 2. Ростов–на–Дону, 2000)
Одоевский еще делает вид, что это финская легенда, но эту же легенду опубликовали в 1924 году как народную, как часть городского фольклора — и, уж конечно, никак не финского:
«Петербург строил богатырь на пучине. Построил на пучине первый дом своего города — пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом — та же судьба. Богатырь не унывает — и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, а в больших черных глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город и опустил на пучину. Съесть целый город пучина не могла, она должна была покориться, и город Петра остался цел».
