- Что, Денис, потянуло на молодое мясо? - едко интересуется Инна.
Я отодвигаюсь от окна уже с полностью холодной головой, разглядывая жену с ног до головы, потому что именно этого она и хочет, стоя передо мной в чем мать родила.
Красивая, вылизанная, отшлифованная сука.
- На натурпродукт, - спокойно поправляю я.
- А что скажет Ларин, если узнает, что старый кобель решил приударить за его сокровищем?
Это очень неуклюжая угроза, и мы оба это понимаем, иначе Инна не стояла бы тут, напрашиваясь на секс.
- Он скажет, что у меня ебанутая жена, - озвучиваю свой вариант и успеваю оттолкнуть Инну до того, как она пытается заехать мне по роже.
Жена еще минуту брыкается, пробует пнуть меня то ступней, то коленом, но я хорошо отбиваюсь и, в конце концов скручиваю ее по рукам и ногам и бросаю в кровать. А когда она собирается снова на меня броситься, останавливаю ее тихим, но выразительным:
- Хватит.
Инна морщится, что-то несвязно шипит, но все-таки набрасывает на себя простыню и постепенно затихает, хоть ее взгляд не обещает ничего хорошего. Пожалуй, злая и бешеная она более понятна, чем когда ведет себя, как притаившаяся в паутине Черная вдова.
- Господи, Денис, ты совсем с ума сошел? - Она смотрит на меня, как на извращенца.
Блядь, да что тут такого? В тридцать пять у меня не стоит утром только если я всю ночь трахался, как кролик. Я не дряблый старик, я в прекрасной физической, моральной и финансовой форме, и милая девятнадцатилетняя стесняшка очень даже попадает в ареал моей охоты. Тем более, когда она еще и огрызается, как забавный тушкан.
Само собой, весь этот монолог происходит только в моей голове. Я слишком хорошо знаю Инну, чтобы вестись на это ее «я и так все знаю, признавайся». Когда-то, когда был моложе и не таким циником, как сейчас, я попался на эту уловку. И запомнил урок на всю жизнь. Как и все последующие, благодаря которым стал тем, кем стал: мудаком и засранцем. Но уж по крайней мере я не корчу из себя своего в доску хорошего парня, и это лучшее доказательство того, что во мне еще есть что-то человеческое. Странным образом выжившее в ядерной бомбардировке семейной жизни.
- Ты вообще охренела пороть эту чушь? - Я складываю руки на груди, глядя на Инну сверху вниз. Холода и безразличия в голосе ровно столько, чтобы ее «буйная фантазия» остыла со скоростью брошенной в воду раскаленной железки.
После таких процедур Инна всегда успокаивается. Поэтому этот метод экстренной помощи я использую в самых крайних случаях, чтобы жена точно знала - вот теперь она окончательно меня разозлила.
- Не закроешь рот прямо сейчас - эта будет наша последняя совместная поездка куда-либо.
- Ты даже не замечаешь, что обращаешься со мной, словно с вещью. - Инна быстро переключается на обиду. Еще одна хитрость, на которую я раньше охотно велся, как дурак, принимая уловку за настоящее раскаяние. - Как будто я просто еще один аксессуар крутого Дениса Ван дер Мейера его булавка для галстука.
К несчастью для нее, меня такие выпады давно уже не трогают.
Раньше хоть добавляли перчинку, остроту, потому что что-что, а «засасывать» свои косяки Инна умела на двести процентов.
А теперь осталось только раздражение.,
- Знаешь, дорогая, - по такому случаю я нахожу для нее самую «добрую» из своих улыбок, - я для тебя тоже аксессуар. Называюсь «Большой Толстый Кошелек и Волшебный Золотой Пластик». Смотри, а то потеряешь бдительность, и нечем будет хвастаться в инстаграм своим бабам.
Это всегда действует - угроза отодвинуть от кормушки, угроза забрать у нее красивую жизнь. И каждый раз мне где-то на подкорке даже хочется, чтобы жена плюнула мне в лицо, сказала что-то вроде «да вали ты в жопу со своими деньгами!» и дала мне повод верить, что когда-то между нами была что-то хорошее.
Так что, когда Инна просто захлопывает рот и нарочно отворачивается от меня, делая вид, что собирается снова уснуть и потом сделать вид, что этого разговора не было, я принимаю это, как лекарство от раскаяния за грубость.
Я не святой, это абсолютно объективная оценка себя. Но святые не вскарабкиваются на вершины финансовых гор, не добиваются того, чтобы вот такие «мандаты» поили их коллекционными коньяками из личных запасов у себя на даче, не дают женщинам вроде Инны жизнь, которой можно козырять перед нищебродствующими подругами.
В наших с женой товарно-денежных отношениях нет места сантиментам.
Глава тринадцатая: Соня
- У тебя точно все в порядке? - беспокоится мама, когда мы возвращаемся домой. - Солнышко, может, позвонить доктору? Тамара Сергеевна прилетит, ты же знаешь.
- Ничего страшного, мам, - пытаюсь криво улыбнуться, ненавидя себя за то, что приходится врать собственной матери. Человеку, от которого у меня никогда не было секретов. И все из-за мерзкого Ван дер Мейера. Ненавижу его! - Просто нехорошо. Нужно было сказать водителю. Извини, что подняла переполох.
- И доверить своего единственного ребенка какому-то мужлану без носового платка в кармане? - Мама еще раз смотрит на меня, но соглашается не настаивать.
В детстве у меня были проблемы с желчными проходами, так что тошнота просто так и боли в животе - привычное дело.
- Я поднимусь к себе, выпью таблетку и попробую уснуть. - Чмокаю ее в щеку и торпедой несусь по лестнице вверх.
Только оказавшись за закрытой дверью, перевожу дыхание.
Всю ночь, всю бесконечно длинную ночь я пролежала на кровати, смотрящей в потолок мумией, не способная думать ни о чем, кроме слов Дениса, его нахального взгляда... и его руки у меня между ног. Я почти слышала, как стыд разъедает меня изнутри, словно серная кислота. А потом, когда в окна уткнулся рассвет, пришло осознание того, что я как никогда близка к тому, что переступить через все свои принципы и найти еще один повод остаться с Ван дер Мейером наедине.
Поэтому, чтобы не упасть ниже отметки «дно», я придумала сказку для матери и трусливо сбежала с поля боя. Уверена, когда Денис узнает об этом, он запишет эту победу на свой счет. И, положа руку на сердце, будет совершенно прав.
Но я все еще могу сопротивляться ему. Не помню, откуда в моей голове взялась цитата о том, что важно не то, что ты думаешь, а что, что делаешь, потому что именно поступки определяют, кем мы станем. А я точно не хочу быть очередным трофеем потерявшего стыд и страх бабника.
Осталась малость – придумать, как отвязаться от стажировки.
Я стону и падаю лицом в подушку, потому что даже сейчас, когда мои мысли сосредоточены намного дальше воспоминаний о полуголом Денисе, в памяти всплывает заплах его кожи: сожженное дерево, полынь, восточные сладости, которые так идут его обсидианово-черным глазам.
Приходится дать себе мысленную пощечину, чтобы прийти в чувство и вернуться к задаче номер один: как быстро и эффективно завалить стажировку в первый рабочий день. Отказаться было бы проще всего, нс с какими глазами я скажу об этом отцу, после того, как полгода мучаю его просьбами позволить мне работать хоть где-нибудь. Пусть даже Младшей куда пошлют. Не могу же я сказать, что все дело в приставаниях Дениса.
