— А в чем будет состоять моя?
— Сотрудничать со мной. В том числе не мешать.
Откинувшись на спинку кресла, шериф сцепляет ладони на затылке и несколько минут молча смотрит в потолок. Затем интересуется:
— А когда вы занимаетесь другими своими делами, местные власти обычно что делают?
— Не дают встречаться со свидетелями. Прячут улики. Вставляют палки в колеса всеми мыслимыми способами. Оспаривают все мои ходатайства, которые я подаю в суд. Понимаете, шериф, в подобных делах ставки слишком высоки, а совершенные в прошлом ошибки чересчур чудовищны, чтобы можно было позволить себе сознаться в них. Невинные мужчины и женщины десятилетиями сидят в тюрьмах, а настоящие убийцы разгуливают на свободе и порой убивают снова. Все это страшная несправедливость, и мне еще не приходилось встречать полицейского или прокурора, у которого хватило бы духу признаться в том, что он допустил подобное. Данное дело несколько отличается от остальных, потому что ответственных за несправедливое осуждение Куинси Миллера либо уже нет на свете, либо они отошли от дел. Вы можете стать героем.
— Меня вовсе не привлекает перспектива стать героем. Я просто не смогу оправдать время, потраченное на ковыряние в давно забытом деле. Поверьте, у меня и без того забот хватает.
— Не сомневаюсь, шериф. Но если бы вы согласились сотрудничать со мной, это облегчило бы мою работу. Я ведь всего лишь добиваюсь справедливости.
— Ну, не знаю. Дайте мне подумать.
— Это все, о чем я прошу, по крайней мере пока.
Касл глубоко вздыхает — мне определенно не удалось убедить его встать на мою сторону, и он не готов помогать мне.
— Что-нибудь еще?
— Ну, есть одна тема. Речь идет о важном фрагменте головоломки. Вы слышали про смерть Кенни Тафта? Он погиб примерно через два года после убийства Руссо.
— Да, конечно. Он последний из офицеров, погибших при исполнении служебных обязанностей. Его фото висит на стене в этом здании.
— Мне бы хотелось покопаться в этом деле, неофициально, так сказать, без применения положений закона о свободном доступе к информации и прочей ерунды.
— А вы считаете, что это дело было как-то связано с делом Куинси Миллера?
— Сомневаюсь, но я просто копаю, шериф. В этом и заключается в основном моя работа, и подобное занятие почти всегда приносит сюрпризы.
— Дайте мне подумать.
— Спасибо.
Начальник местной пожарной команды, некто лейтенант Джордан — пузатый седой ветеран, в нем, в отличие от шерифа Касла, нет ни капли дружелюбия. Жизнь в здании, где расквартированы его подчиненные и он сам и которое находится в двух кварталах от Мэйн-стрит, прямо скажем, не кипит. На подъездной дорожке к гаражу двое пожарных неторопливо надраивают и без того сияющий гидрант. В приемной древняя секретарша, сидя за столом, возится с какими-то бумагами. Наконец появляется Джордан. Натянутым тоном произнеся несколько дежурных любезностей, он ведет меня в тесный кабинет, заставленный ящиками картотеки в стиле 40-х годов. Окинув взглядом эту своеобразную летопись местных событий, Джордан находит ящик с надписью «1988», выдвигает его, смотрит пыльные файловые папки, берет нужную мне и вынимает ее.
— Пожар, помню, там был так себе, — говорит лейтенант Джордан и кладет папку на стол. — Вот, пожалуйста. — И он выходит из кабинета.
В то время, когда был убит Кит Руссо, пожарная команда базировалась в нескольких кварталах от своего нынешнего здания, в старом строении, которое теперь уже снесли. В округе Руис, как и во множестве других мест, считалось нормальным держать вещественные доказательства, изъятые с мест преступлений, где попало — там, где найдется для этого хоть немного свободного пространства. В свое время в их поисках мне нередко приходилось, задыхаясь от пыли, ползать по чердачным помещениям здания суда.
В борьбе с дефицитом площадей для хранения вещдоков Фицнер использовал даже разборный ангар, расположенный позади его офиса. Я нашел в файле черно-белую фотографию этого сооружения, сделанную до пожара. На его единственной двери хорошо виден большой висячий замок. Окна в ангаре отсутствовали. По моим подсчетам, его длина составляла тридцать футов, ширина — двенадцать, а высота — футов восемь. На фото, сделанном после пожара, можно разглядеть только обугленные обломки.
Первый сигнал тревоги поступил в 3.10 утра. Прибыв на место, пожарные обнаружили, что ангар полностью объят пламенем. Огонь потушили буквально за несколько минут. Сооружение сгорело полностью. По поводу причины возгорания в документах было помечено: «Не установлена».
Как справедливо заметил Джордан, пожар был так себе. Фонарик, обнаруженный в багажнике машины Куинси, совершенно очевидно, был уничтожен — так, что от него не осталось никаких следов. Остальные улики и доказательства по делу об убийстве Кита Руссо — протоколы вскрытия, свидетельские показания, диаграммы, фотографии — были надежно заперты в столе у Фицнера. У него имелось все, что ему было нужно, чтобы добиться признания Куинси Миллера виновным.
Нет, на данный момент пожар на складе вещдоков — это тупик.
Глава 19
Я позваниваю Кэрри и Баку раз в неделю, чтобы выяснить, каковы их настроения. Они понимают, что я не отступлюсь от своей цели, и постепенно привыкают к мысли о том, что́ им предстоит. Раз за разом я уверяю Кэрри, что, пойдя на сотрудничество со мной, она ничем не рискует, и между нами понемногу устанавливается определенная степень доверия.
Я встречаюсь с супругами неподалеку от Кингспорта. Мы трое заказываем омлет. Кэрри читает текст аффидевита, который подготовила Мэйзи, затем его медленно и внимательно изучает Бак. Я отвечаю на те же вопросы по поводу того, что будет происходить потом и тому подобное, и еще через час, потраченный на осторожные уговоры, Кэрри подписывает документ.
На парковке я обнимаю ее, а затем и Бака — скорее по его инициативе. Что ж, почему нет — мы ведь теперь вроде как друзья-приятели. Я благодарю супругов за то, что они нашли в себе мужество помочь Куинси Миллеру. Кэрри сквозь слезы просит меня поговорить с ним, чтобы он простил ее. «Куинси уже это сделал», — отвечаю я.
Моей матери досталась по наследству семейная ферма неподалеку от моего родного города Дайерсберга, штат Теннесси. Ей семьдесят три года. После того как два года назад умер ее муж, мой отец, она живет одна. Я беспокоюсь за мать из-за ее возраста, хотя здоровье у нее крепче моего и она вовсе не одинока. Мать, в свою очередь, переживает за меня — из-за моего неупорядоченного образа жизни и отсутствия серьезных романтических отношений с кем бы то ни было. Ей стоило больших усилий смириться с фактом, что создание семьи не является одним из моих жизненных приоритетов и из-за меня у нее, скорее всего, не появятся еще внуки (моя сестра подарила ей троих, но они живут далеко).
Моя мать не ест мяса и питается исключительно продуктами земледелия. Ее сад — настоящая легенда, он способен прокормить сотни человек, и, собственно, так и происходит. Она целыми корзинами отправляет свежие фрукты и овощи в местную благотворительную организацию. На обед у нас помидоры, фаршированные рисом и грибами, и вкуснейшее пюре из кабачков. Несмотря на обилие всевозможной снеди, сама мать ест, как птичка, и не пьет ничего, кроме чая и воды. Она бодра, пребывает в хорошей физической форме и отказывается принимать таблетки. Мать то и дело предлагает подложить мне еще еды. Ее беспокоит моя худоба, и я постоянно слышу от нее, как, впрочем, и от других, разговоры на эту тему. Однако я отвергаю попытки матери впихнуть в меня как можно больше.
