Как показали последующие события, был выбран второй путь. Днепровская русь начала использовать славянское полюдье для упорядочения сбора дани, выстраивая таким образом новую экономическую систему. Эта система, на которой основывалась возникшая в начале X в. «Русская земля», складывалась, по мнению Е.А. Мельниковой, «…из двух компонентов: присвоения прибавочного продукта производящего хозяйства (в форме дани → фиксированной дани → податного обложения) и получения престижных ценностей непроизводящими способами, главными среди которых в период образования Древнерусского, как и других раннесредневековых европейских государств, были война и торговля»
[369].
К процитированному мнению мне бы хотелось сделать от себя несколько замечаний. Во-первых, речь нужно вести не о различных компонентах, а о своеобразных уровнях той экономической системы, которая была создана со второй половины 940-х гг. в Среднем Поднепровье, а потом стала вовлекать в свою орбиту окрестные земли. Первый, или низовой, уровень включал в себя производящее хозяйство славянских общностей, которые можно определять как сложные вождества. К числу таковых может быть отнесена и Древлянская земля, имевшая в середине X в. достаточно сложную структуру. В рамках этих общностей еще до появления руси существовали определенные механизмы сбора и перераспределения прибавочного продукта, а именно — система раннего полюдья, о котором говорилось выше.
Во-вторых, с приходом руси и установлением даннической зависимости на эту производящую славянскую экономику накладывается другая система, которую исследователи экономической антропологии именуют военно-торговой экономикой
[370]. При этом существовавшая система перераспределения прибавочного продукта восточных славян (полюдье) превращается в источник снабжения военно-торговой экономики. Суммируя сведения источников о Русской земле середины X в., можно нарисовать следующую картину.
На территории Среднего Поднепровья с конца IX — начала X в. выделяется несколько первичных объединений восточнославянских племен — «славиний». Это первый уровень межплеменной интеграции, позволяющий говорить о существовании вождестских структур. Указанные славинии в период 910–920-х гг. оказываются в подчинении у росов и их архонтов, взимающих со славян дань. После событий 945 г. росы от прямого сбора дани, который мало чем отличался от обычного грабежа (а иногда и являлся таковым), переходят к контролю подвластных земель при помощи системы полюдья, опиравшейся на разветвленную сеть погостов и становищ.
Основная задача системы полюдья состояла в изъятии и накоплении прибавочного продукта в виде даней и поборов. Накопленные ценности реализовывались росами на международных рынках, как правило константинопольских или багдадских. Вырученные от этой реализации доходы распределялись между членами корпорации росов-руси.
Следовательно, Русская земля в Среднем Поднепровье вплоть до конца X в. может рассматриваться как потестарная структура с двухуровневой системой принятия решений — то, что в литературе называют сложным вождеством. Русская земля как вождество представляла собой редистрибутивную систему, построенную на ксенократической основе — господстве росов-руси над славянами-пактиотами. Следы этой двухуровневой структуры прослеживаются в сообщении Константина Багрянородного о «внутренней» и «внешней» Росии. Это упоминание породило обширную историографическую традицию. Авторы комментариев к трактату «Об управлении империей» склонны соглашаться с высказанной в свое время А. Поппэ точкой зрения о том, что «внутренняя Росия» — это земли в Среднем Поднепровье, ближайшие к империи; соответственно, под «внешней Росией» понималась отдаленная от византийских пределов Новгородская земля
[371]. Такой принцип выстраивания описания свидетельствует, по мнению историков, о следовании Константином античному принципу стратификации внутренней и внешней части описываемого региона
[372].
Не так давно А.В. Назаренко, характеризуя термин η εξω 'Рωσια, предположил, что оппозиционная пара «внешняя/внутренняя» (εξω/εσω), используемая Константином, обозначает не традицию античной хорографии, а местную действительность, отделяя «внутренних» росов, постоянно проживающих в Киеве, от «внешних росов», сидевших по перечисленным в трактате «крепостям»-καστρον
[373].
Насколько справедливо такое предположение? Если попытаться локализовать указанные Константином крепости, то получается следующая картина:
Νεμογαρδάς — Новгород
Μιλινίσκα — Смоленск
Τελιούτζα — Любеч
Τζερνιγώγα — Чернигов
Βουσεγραδέ — Вышгород
Κιοάβα — Киев
Картографирование этих названий дает следующий расклад: все указанные города, включая Киев-Самватас, контролируют речные магистрали, сходящиеся к Киеву. Соотнесение данных получившейся карты с картой славянских объединений конца IX в.
[374] дает весьма интересный результат. Границы «внешней» Росии, очерчиваемые вышеуказанными крепостями, в целом (хотя и не полностью) совпадают с так называемой «серой зоной» вдоль Днепра, на стыке границ славянских союзов.
Следовательно, 'Ρωσία середины X в. представляет собой территориальную общность, консолидирующуюся вокруг транзитных торговых путей и имеющую двухуровневую структуру — собственно росы и славяне, их «пактиоты» (οί δέ Σκλάβοι, οί πακτιώται)
[375]. Определять такую конструкцию, как государство, пусть даже раннее, на мой взгляд, неправомерно.
