Первое и самое важное положение Ярославова ряда — «се же поручаю в собе мѣсто столъ старѣйшему сну моему и брату вашему Изяславу Кыевъ». Из процитированной фразы недвусмысленно, на мой взгляд, следует вывод о выделении «старейшего» сына Изяслава из среды братьев и вручение ему отцовских прав по отношению к ним — «сего послушайте яко послушаете мене да то вы будетъ в мене мѣсто». Перед нами действительно то, о чем говорит А.В. Назаренко, — внедрение в систему «родового сюзеренитетам старейшинства-сеньората. Исследователь совершенно справедливо возражает А.П. Толочко (и другим приверженцам данной точки зрения), что попытки отыскать следы старейшинства раньше времени Ярослава не находят опоры в источниках
[482]. Ни при Святославе, ни при Владимире нет достоверных данных о попытках десигнации. Указание на старейшинство Святополка и попытку Владимира передать киевский стол Борису — явление, как мне представляется, позднейшее, принадлежащее перу книжников конца XI — начала XII в.
Отсюда следует, что десигнация Изяслава Ярославича (назначение его старейшим с вручением ему объема отцовских прав) является инновацией, то есть реформой «родового сюзеренитета». Именно потому, что с принятием христианства регулятивные механизмы междукняжеских отношений были подвергнуты делегитимации, возникла необходимость создания новых инструментов, способных обеспечить стабильность и целостность только что созданного государства.
Говоря об этом еще в начале XX в., А.Е. Пресняков находил параллели «ряду» Ярослава в истории сопредельных государств — Чехии (завещание Бржетислава I — 1055 г.) и Польши (завещание Болеслава Кривоустого — 1138 г.)
[483]. С тех пор эти аналогии были приняты в качестве эталонных в большинстве работ, посвященных истории междукняжеских отношений. В новейшей работе А.В. Назаренко обоснованность этих сравнений подвергнута критике. Ученый, детально проанализировав обстоятельства возникновения этих завещаний и их реализацию, констатирует: «Ни завещание Болеслава III в Польше, ни Бржетислава I в Чехии не стояли у истоков династического сеньората, который в обеих странах возник много раньше. Уже по одной этой причине они занимают в истории сеньората совсем другую типологическую ячейку, нежели "ряд" Ярослава на Руси…»
[484] По мнению исследователя, более близкие типологические параллели ряду — введение сеньората у франков при Карле Великом
[485].
Речь идет о наиболее значимых государственных актах начала IX в. — Divizio regnorum Карла Великого (806 г.) и Ordinatio imperii его сына Людовика Благочестивого (817 г.). Основное содержание этих узаконений состоит в регламентации положения всех наследников-братьев при выделенном положении старшего (при Карле это был Людовик, а позже — старший сын Людовика Лотарь), который выступает в роли гаранта нерушимости установленного порядка
[486]. Таким образом, сеньорат является заключительным этапом эволюции родового сюзеренитета, и в этом А.В. Назаренко, безусловно, прав. Новаторский характер ряда Ярослава для меня представляется несомненным. Введенная Ярославом система старейшинства должна была придать дополнительную устойчивость всей политической системе Древнерусского государства.
Но остаются на повестке дня вопросы — насколько значимым оказалось по своему влиянию завещание киевского князя и имело ли оно долгосрочный характер? Немалая часть историков склонна полагать, что осуществленный Ярославом раздел предопределил дальнейшую историю Руси на протяжении всего домонгольского времени. Однако из самого текста ряда, как он представлен на страницах летописи, следует, что речь идет только о сыновьях Ярослава. О том, как будет выглядеть картина властных переделов в следующем поколении Ярославичей, завещание не говорит ни слова. На мой взгляд, это достаточно объективный аргумент в пользу утверждения, что действие ряда ограничивалось только кругом сыновей Ярослава. Его внуки должны были решать самостоятельно вопросы престолонаследия и распределения столов.
§ 3. «Се буди мати градомъ руским»: проблема столичного статуса Киева в середине XI в.
Еще один вопрос, связанный с рядом 1054 г., — вопрос о столичном статусе Киева. Издавна повелся обычай в исторических работах утверждать, что Киев как стольный город был передан Изяславу. Наиболее сжато и лаконично эту мысль выразил А.Е. Пресняков, рассуждая о «политической функции», предназначенной рядом Ярослава старшему сыну. По мнению ученого, «эту функцию он (то есть ряд 1054 г. — Д. К.) связывает с владением киевским столом»
[487]. Эта точка зрения отразила совокупную позицию досоветской историографии, которая оценивала столичный статус Киева однозначно и без комментариев: город рассматривался в качестве столицы Древнерусского государства со времени Олега почти всеми без исключения историками. Правда, уже в начале XX в. по этом поводу раздавались скептически настроенные голоса.
Тот же Пресняков, в частности, говорил, что «основой для старейшинства Киев мог бы стать, если бы действительно был "политическим средоточием" в смысле центра политической власти над остальными волостями русской земли. А таким он был только для небольшой киевской волости…»
[488].
Однако это замечание большинством советских историков было незаслуженно проигнорировано, что привело к появлению расхожего клише относительно Киева как «столицы Древнерусского государства», кочующего из работы в работу. При этом данное клише было настолько устойчивым, что когда в 1996 г. А.В. Назаренко задался вопросом — а была ли столица в Древней Руси, то при этом он признавался в некоторой «скандальности» этого вопроса
[489].
Однако почти четверть века спустя после того, как данный вопрос прозвучал, многое изменилось в восприятии научным сообществом проблемы древнерусской государственности. Как мне представляется, без дополнительного уточнения статуса Киева в XI–XII вв. изучение целого ряда сюжетов истории древнерусской государственности затруднительно.
