Мономах вынужден был признать этот факт задним числом, пожертвовав храму украшения для надгробий. По словам автора «Сказания», «исковав бо сребрьныя дъски и святыя по ним издражав и позолотив, покова вор же серебръмь и золотъм, с хрустальными великыими разнизании устрой, имущь врьху по обилу злато, свтеильна позолочена, и на них свеще горяще устрой въину, и тако украси добре…»
[791]. Однако, каким бы богатством ни выделялось убранство усыпальниц, по справедливому замечанию И.И. Смирнова, оно не идет ни в какое сравнение с фактом строительства каменного храма: «То, что новые драгоценности были пожертвованы Мономахом уже "по пренесении" праха Бориса и Глеба в новый храм в 1115 г., лишний раз подчеркивает чисто вынужденный характер новых даров Мономаха»
[792].
Можно подытожить наблюдения относительно развития Вышгорода к началу XII в. В отличие от Белгорода, который своим ростом и политическим значением был обязан в первую очередь появлению там княжеского стола, не менее стремительный подъем Вышгорода был связан с борисо-глебским культом и превращением города в один из религиозных центров Русской земли. Понимание этого факта красноречиво выразил автор «Сказания»: «Блаженъ поистине и высок паче всехъ градъ руськыхъ и вышний градъ, имый в себе таковое сокровище. Ему же не течень ни весь Миръ, поистине Вышгородъ наречеся, выше и превыше городъ всехъ, второй Солунь яви ся в Руской земле»
[793].
На этом фоне даже появление княжеского стола при Изяславе Ярославиче было, скорее всего, менее значимым фактом. В пользу такого утверждения говорит и сама судьба вышгородского княжения вплоть до 1130–1140-х гг.
[794] А появление в городе сакрального центра в виде Борисоглебского собора укрепило связь вышгородской общины с династией Ольговичей. Эта устойчивая связь будет прослеживаться и далее, на протяжении середины — второй половины XII в., формируя определенный вектор развития города.
Прямой противоположностью Вышгороду становится Белгород. В предыдущих главах удалось выяснить, что, возникнув как опорный пункт поднепровской «руси» во второй половине X в., уже в эпоху Владимира и Ярослава Белгород становится одним из ключевых узлов оборонительной линии в Среднем Поднепровье и «воротами» Киева на волынском направлении.
Уже в XI в. Белгород становится значимым религиозным центром Среднего Поднепровья: в нем возникает епископская кафедра. Точной даты ее появления раннее летописание не знает, а дата, приводимая Никоновской летописью, — 992 г.
[795] — вызывает обоснованные сомнения.
Первое упоминание белгородского епископа Никиты содержится в тексте «Сказания о Борисе и Глебе», где описывается перенос мощей, который состоялся в 1072 г.
[796] Епископ Лука принимал участие в освящении Михайловской церкви Выдубицкого монастыря (1088 г.)
[797] и Успенской церкви Печерского монастыря (1089 г.)
[798]. В церковном празднике 1115 г. в Вышгороде упоминается Никита Белгородский
[799].
Вероятнее всего, к XI в. относятся и остатки небольшого деревянного храма, которые были выявлены при исследовании белгородского детинца в 1968–1969 гг.
[800]
Обращает на себя внимание, что в известиях 1088–1089 гг. белгородский епископ упоминается сразу после митрополита. Это дало основание Е.Е. Голубинскому предположить, что белгородский епископ выполнял роль викария митрополита, помогая ему и замещая последнего во время его отсутствия
[801]. Это предположение разделяет и Я.Н. Щапов. Опираясь на сведения Константинопольского перечня русских епархий, где первой перед Новгородской епископией названа «епископия великого Белгорода», Я.Н. Щапов полагает, что «…белгородский епископ исполнял особые функции — прежде всего, управлял епархией, на территории которой находился Киев с митрополичьей кафедрой»
[802].
