– Тревожное?
– Да, что кого-то убили. Мне стало так страшно…
Несомненно, он говорит про сына Минэгиси.
– Ты не выглядишь особенно испуганным, учитель.
– Но кого убили? Где?
– Это случилось в нашем поезде.
– Что?
– А что бы ты сделал, если б это было правдой? Возможно, лучше всего было бы побежать к проводнику и рассказать ему об этом. Или воспользоваться системой внутренней связи. Сделать объявление: «Не могли бы подойти сюда присутствующие в поезде сотрудники полиции?»
– Но в таком случае… – отвечает мужчина с тусклой улыбкой – будто исчезающая линия, прочерченная пальцем по поверхности воды. – В таком случае я мог бы также сказать: «Не могли бы подойти сюда присутствующие в поезде убийцы?»
Нанао смеется, услышав этот неожиданный ответ. «Да, это гораздо больше соответствует действительности».
– В любом случае я просто шучу. Если б я узнал, что в синкансэне произошло убийство, я не был бы так спокоен, разве нет? Скорее всего, я заперся бы в туалете и сидел бы там всю дорогу, пока поезд не приедет на остановку. Или упал бы в ноги проводнику и умолял его защитить меня. Если бы в таком замкнутом пространстве случилось что-то подобное, это наделало бы шума.
Нанао и сам понимает, что все его слова от первого до последнего – чистая ложь. Он только что убил Волка и подрался с Лимоном, не наделав вообще никакого шума.
– Но раньше ты говорил, что тебя постоянно преследуют неудачи. Так что я не очень удивился, когда поднял твой телефон и услышал, как кто-то говорит про убийство. Закон Мерфи, верно? Каждый раз, когда едешь на синкансэне, ты оказываешься втянутым в какие-то неприятности, за исключением тех случаев, когда ищешь неприятности специально.
Он подходит на шаг ближе. В его глазах вдруг вспыхивает искра какой-то странной принуждающей силы. Эти глаза похожи на два черных дупла в старом дереве – как будто между двумя мужчинами внезапно появилось огромное дерево – невидимое, за исключением двух черных провалов ровно напротив глаз учителя, источающих смутное сияние. Нанао не отрываясь смотрит в них, чувствуя, что в любой момент может провалиться и раствориться в клубящейся там темноте. Охваченный страхом, он отшатывается назад. Эти глаза кажутся ему дурным знаком, но, сколько ни пытается, Нанао не может отвести от них взгляд, и от этого ему делается еще страшнее.
– Ты ведь… ты ведь тоже… – заикается он. – Я хочу сказать… ты тоже из тех людей, которые занимаются опасной работой?
– Какой забавный вопрос. Конечно же, нет. – Мужчина слабо улыбается.
– Твое место – в самом конце четвертого вагона. Ты мог пойти в туалет между четвертым и третьим вагонами. Почему ты пошел сюда? – Нанао изучающе смотрит на своего собеседника.
– Я просто ошибся, вот и всё. Пошел в сторону передних вагонов, но, когда понял, что иду не туда, уже прошел бо́льшую часть пути, так что не было смысла возвращаться.
– Ах, вот как… – с облегчением произносит Нанао, однако все еще не до конца убежденный его словами.
– Но в прошлом я попадал в опасные ситуации.
– Я попал в одну прямо сейчас, – отвечает Нанао, не успев подумать. Слова сами собой непрошено выпрыгивают из его рта. – Сын одного ужасного человека убит. Я не видел, как это произошло. На самом деле никто не видел, как это произошло, но он мертв.
– Сын одного ужасного человека, – задумчиво повторяет учитель, как будто обращаясь к самому себе.
– Да, верно. Сначала он был жив, а теперь мертв.
Нанао сам не может поверить, что говорит об этом, хотя он ни в коем случае не должен об этом говорить, – но не может остановиться. «Этот человек каким-то образом вызывает желание рассказать ему все до единого слова, – думает он. – Как будто у него какая-то особенная аура. Как будто пространство вокруг него – это исповедальня». Он хочет заставить себя больше ничего не рассказывать этому человеку, но в его сознании словно появляется прозрачная непроницаемая мембрана, ограждающая его от его же собственных предостережений. «Все дело в его глазах», – думает Нанао, но эта мысль тоже остается по ту сторону мембраны.
– Раз уж ты об этом упомянул… в те дни, когда я имел некоторое отношение к опасной работе, был другой ужасный человек, чьего сына убили. На самом деле сам ужасный человек тоже был убит.
– О ком ты говоришь?
– Я не думаю, что ты знаешь его имя. Хотя он был весьма известен в определенных кругах. – Впервые за все их общение на лице мужчины вдруг появляется страдальческая улыбка.
– Не могу сказать наверняка, о каких «определенных кругах» ты говоришь, но что-то мне подсказывает, что я знаю его имя.
– Его звали Тэрахара.
– Тэрахара, – повторяет Нанао. – Он был очень известен. Его отравили. – Он не собирался этого говорить – и, едва произнеся эти слова, тотчас о них жалеет.
Но учителя это, похоже, нисколько не смущает.
– Да, все верно. Отец был отравлен. Сына сбила машина.
Слово «отравлен» запускает в голове Нанао цепочку ассоциаций.
– Яд, – бормочет он себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь, и имя профессионала, убившего Тэрахару, само собой появляется среди его мыслей. – Шершень?
– Что? – Мужчина слегка склоняет набок голову.
– Я думаю, что сына Минэгиси тоже убил Шершень, – произносит Нанао и, уже не в силах остановиться, показывает на своего собеседника пальцем. – Ты… ты – Шершень?
– Посмотри на меня хорошенько. Я разве похож на шершня? – Мужчина слегка повышает голос. – Я всего лишь учитель на подготовительных курсах. Мое имя Судзуки, – говорит он с оттенком самоуничижения. – Я человек. А шершень – это насекомое.
– Я вижу, что ты не насекомое, – серьезно отвечает Нанао. – Но все же думаю, что ты – натуральный священник.
Нанао совершенно не представляет, как выглядит наемный убийца с кодовым именем «Шершень», каковы его особые приметы, и вообще не знает о нем ничего конкретного. «Уверен, что Мария в курсе», – думает он, начиная искать в телефоне ее номер. Но когда поднимает глаза, мужчины уже нет. Нанао снова испытывает приступ страха от мысли, что, возможно, он только что разговаривал с привидением. Нажав на кнопку вызова на телефоне, он смотрит через окно двери, ведущей в пятый вагон, и видит спину уходящего от него учителя. Он успокаивающе проводит ладонью по груди, где как бешеное колотится его сердце. «По крайней мере, он не призрак».
Возвращаясь к дверям поезда, за окнами которых проносится пейзаж, Нанао подносит телефон к уху. Грязь на стекле почти стерлась, превратившись в крохотные разрозненные капельки.
Вызов идет, но Мария не снимает трубку. Нанао беспокоится все больше, боясь, что в любую минуту в тамбуре могут появиться Мандарин и Лимон. Соединение двух вагонов, прикрытое металлическими пластинами, извивается, как тело рептилии.
