– Только не говори, будто драконы сами по себе умеют обращаться с мечами, – потребовал Эблон, – потому что металл добывают в горах и он вам родной или как-нибудь вроде этого. Тебя учили мечному бою?
– Немного.
– И кто б мог подумать, – пробурчал Пылюга.
Он ждал, что дракон пояснит, какая, в кочергу, связь может быть между драконами и мечами, кроме того, что первых можно лупить вторыми (хотя, ясное дело, молот для этого понадежней будет). Но дракон ничего не сказал, и за это молчание Эблон почему-то его даже зауважал немного. И вообще, Пылюга понемногу начал подозревать, что дракон – не такой уж балбес, как можно подумать, глядя на его вечный восторг и глаза дурацкого цвета, хотя всякому понятно, что достойный гном, ну или человек, или дракон – он не может быть несерьезным и с дурацкими глазами.
Однако после столкновения с хробоидом в Узле Воспоминаний Илидор сделался именно что серьезнее – самую малость, неуловимо, но Эблон это почувствовал. Серьёзность и напряженность. Только было непонятно: то ли потому что теперь Илидор больше опасается за свою шкуру, то ли он раздосадован, что Такарон не так уж его защищает, как думалось, то ли дракона терзает чувство вины за то, что не сумел предвидеть опасности для отряда. Хотя даже Эблон не мог бы обвинять дракона в том, что под Такароном ползают хробоиды. И, разумеется, Пылюга был крайне далек от того, чтобы принять дракона с распростертой душой, но, во всяком случае, теперь он готов был допустить, что Илидор хотя бы временами знает, что делает.
Еще несколько дней отряд ходил туда-сюда по подземьям, всякий раз возвращаясь к Узлу Воспоминания и слушая там призраков. По одному дню потратили на каждое из трех самых вероятных направлений поисков: северо-восточное, северное и северо-западное. Потрясений, подобных первому, больше не случалось, к счастью, иначе решимость многих гномов могла бы поколебаться. И так отряд поредел: двое погибли в стычке с хробоидом, тогда же испустил дух гном с раздробленным хребтом – удар раскрошил ему еще и ребра, осколки проткнули легкие. Отряду пришлось изрядно потрудиться, чтобы отдать тела погибших лаве и не позволить им стать призраками.
Несколько воинов оказались легко ранены, одного из них Йоринг отправил в город с донесением, остальные продолжили путь, упрямо насупив брови и сердито поскрипывая зубами. Иган тоже вынуждена была идти дальше вместе со всеми, хотя после встречи с призраками и хробоидом она отдала бы витрину с самой первой векописью за право вернуться в архив и никогда больше не покидать пределы Гимбла. На первом привале после Узла Воспоминаний с гномкой едва не сделался истерический припадок: она начала хихикать, понимая, как это глупо, но не в силах остановиться, чувствуя, как от смеха в груди отпускает напряжение, а к глазам подступают слёзы, понимая, что еще миг – и она начнет рыдать, одновременно хохоча во всю глотку, но именно в этот последний миг её, как стена на пути, остановил острый взгляд Йоринга, словно говорящий: «Я предупреждал тебя, женщина». Иган, сухо всхлипнув, сильно ущипнула себя за руку, и смех оборвался, перешел в икоту. Слезы не отступили, так и остались непролившимися, пекучими, и глаза от них еще долго были красными. И в течение всех последующих трех дней каждый шаг по подземьям отдавался в ушах Иган зловещим эхом, повсюду чудились проваливающиеся в пропасть воронки и вылезающие из них хробоиды.
Но за следующие дни отряду встретились лишь несколько небольших семейств прыгунов, которые предпочли разбежаться сами, да один раз пришлось пробраться через густые плетения паутины. Эблон тут же завелся насчет истребления тьмы и частицы солнца в груди каждого, однако пауки, которые наплели все эти сети, не то куда-то ушли, не то предпочли не показываться. Эблон уверял, что пауки должны быть размером с крысу, но ему не очень-то верили. Больше им не попадалось никаких живых существ, если не считать снующих под ногами огромных мягкопанцирных жуков – Йоринг скупо пояснил, что «они просто тут лазят и жрут эти ядовитые грибы у пола, которые никто больше не ест», и только тогда остальные сообразили, что длинные слоистые наложения в самой нижней части каменных стен – не часть самих стен.
И еще было нескольких встреч с призраками, к которым в конце концов попривыкла даже Иган, и быстро-быстро, часто на ходу, она записывала их истории, даже почти не покрываясь холодным потом от услышанного.
Самой грустной была история северо-восточной дороги: там при приближении живых начинала гомонить группа беженцев, десять или двенадцать гномов. Судя по обрывкам фраз, которыми они обменивались – их убили непонятно как оказавшиеся здесь драконы, слышащие воду. Убили уже в самом конце войны и из чистой мстительности, потому что в группе было много детишек. У драконов замечательная память, но даже отвратительно незлопамятное существо едва ли простило бы механистам создание ползуна-яйцееда, придуманного, чтобы проникать в кладки и уничтожать невылупившихся драконышей. Затея с треском провалилась, да и не могла не провалиться: к концу войны механисты стали уж слишком самонадеянными и решили, будто ползун сумеет обмануть драконих. Разумеется, ничего не вышло, но драконы пришли в ярость: разве мы охотились на ваших детей нарочно? – спрашивали они и отныне разрушали всё, что могло быть разрушено, с еще большей яростью и неумолимостью. Вот, к примеру, лагерь беженцев. Наверное, они делали это, уже понимая, а то и точно зная, что драконам в противостоянии с гномами остается только одно – договариваться, просить пощады, уходить наверх. Понимали это, но усугубляли своё положение, уничтожая гномов, убивать которых не было нужды.
Много лет работая с архивами, Иган, конечно, знала о подобных историях. Да и другие гномы о них знали. Эльф или человек мог бы удивиться, что после таких отчаянных противостояний, после таких случаев, как разрушение драконьих кладок или гномских лагерей беженцев окончательная, решающая битва под землей так и не состоялась, что победители не воспользовались возможностью уничтожить побежденных. Ни эльфы, ни люди не смогли бы понять, что, если бы в той войне побеждали драконы, а пощады запросили гномы – драконы позволили бы им уйти так же, как славный король Ёрт позволил уйти драконам.
Рожденные от камня знают: есть доблесть в том, чтобы сокрушить врага, но доблести нет в том, чтобы топтать врага, когда он повержен.
А как мало доблести в том, чтобы просить пощады, когда ты повержен – этого, пожалуй, во всей полноте не понимали даже гномы, суровые воинственные гномы, которые были лишь вторыми рожденными от камня в горах Такарона. Это только драконы и ведали – как и то, что у единственного дракона, имевшего право вернуться в эти горы, не было никакой возможности последовать в каком-либо ином направлении. Он бы просто не долетел больше никуда, слишком трудный груз пришлось бы тащить с собой.
И теперь все эти дороги, тропы, узкие переходы, заброшенные перевалочные пункты, руины, гулкие пещеры с бесконечными потолками дракон исследовал с таким живым любопытством, с такой энергичностью, словно никогда в жизни ничего интересней не встречал. Первая мрачность после встречи с хробоидом постепенно рассеялась, к Илидору вернулась его любознательность и приподнятое настроение, он много улыбался, ярко сверкал глазами, напевал и мурлыкал себе под нос, не знал усталости и почти заразил весь отряд ни на чем не основанной уверенностью, что впереди их ждут не только опасные и мрачные подземья, но и множество удивительных открытий. Дракона как будто ничего не пугало и не тяготило здесь, в глубинах, если, конечно, не считать призраков машин, изредка всплывающих там-сям – да и то, в Гимбле машин всяко было больше, к тому же живых.
