Иган глядела на предков и не могла пошевелиться.
– Почему вы разговариваете со мной? – спросила она и, услышав, каким осипшим стал её голос, подумала, что простудилась за время сна в груде серого пепла. – Почему вы меня видите?
– Но ведь ты стоишь прямо перед нами, – сварливо ответила прабабка, – почему мы не должны видеть тебя? Так ты отдашь мне рукоять?
Не спуская с них глаз, Иган потащила рукоять из закрепленных на спине ножен, протянула прабабке, та ловко цапнула её сильной короткопалой ладонью и, счастливо вздохнув, сложила вместе два обломка. Через миг перед ней стоял целый молот.
– Так-то, – с удовольствием сказала воительница и похлопала Свистящего по рукояти, а потом похлопала по лавке рядом с собой, предлагая Иган сесть.
Но та не села – она заметила еще одного гнома, который шел к фонтану. Шел так медленно, словно двигался во сне или под водой, вертел головой, оглядывая этот город, такой красивый… такой целый. Такой молодой.
– Да пусть меня покрасят, – сказал гном, остановился в нескольких шагах от лавочки и сложил руки на груди. – Значит, вот куда ты шла, да?
Иган виновато пожала плечами.
– Сразу нельзя было сказать? – насупился он. – Я же про тебя думал… ну прямо пропасть знает что!
Прадед обернулся и похлопал по лавочке со своей стороны, приглашая Йоринга сесть. Голова у Иган шла кругом.
– Это странно, – жалобно сказала она и прижала пальцы к вискам. – Я не понимаю, где наш остальной отряд, куда все они делись? Почему Дарум такой, такой… не разрушенный? Почему призраки выглядят как живые и почему они слышат живых?
Трое гномов сочувственно смотрели на Иган, а ей казалось, будто где-то вдалеке слышится чей-то голос, очень знакомый… Ох! Ведь это голос того красивого и сильного, кто выбросил прочь смешную маленькую машину. Теперь Иган вспомнила, что это сделал золотой дракон.
Да. Ей казалось, будто она слышит пение золотого дракона.
Глава 6
«Вы растите драконышей шпионами и презираете нас за подлость, которой сами же научили? Да лучший драконий шпион вполовину не такой гнусный, как честнейший из эльфов! Гнильё течёт по вашим венам вместо крови!»
Даардендриа, драконица-шпионка
тридцать пятый день сезона свистящих гейзеров (по эльфскому календарю – сезона восточного ветра)
Женщина могла бы сойти за эльфку, будь она выше ростом и чуточку изящней. И более надменной – но невозможно быть надменной, когда тебе так плохо и страшно до смерти. Ну, до полусмерти.
Она сидела в углу большого, на четверых, шатра, разбитого на краю лагеря неподалёку от привратного рынка. Лагерь, довольно просторный, был скрыт от рынка поворотом дороги и грудой валунов – тут останавливались на отдых приезжие, тут же ночевали торговцы, здесь же поселились в ожидании допуска в Гимбл пришлые из Донкернаса. Точнее, в шатре поселились те трое, кому по статусу были положены удобства, да еще она – женщина, похожая на эльфку и очень страдающая уже оттого, что ей приходится находиться в этом месте. Ей по статусу ничего положено не было, просто донкернасцы не желали спускать с нее глаз. И по той же причине шатер окружали восемь сопровождающих. Просто так, на всякий случай.
– Пожалуйста, пожалуйста, – шептала она, наклонившись к эльфу, который сидел на пороге шатра, спиной к полураспахнутому пологу. – Уведи меня подальше отсюда! Хотя бы ненадолго! Мне так плохо здесь, рядом с вратами, мне дурно! Пожалуйста! Я всего лишь прошу отвести меня прогуляться, мы же можем с тобой просто прогуляться?
Руки ее были связаны за спиной, она то наклонялась вперед, дергая веревку, и тогда эльфу открывался отменный обзор на вырез её рубашки, то откидывалась, отводя назад плечи, чтобы ткань на груди натянулась посильнее. Карие, с широким красно-розовым ободком вокруг радужки, глаза женщины лихорадочно пылали, подсвечивая короткие, очень густые пшеничные ресницы, пряди длинных светлых волос лезли ей в глаза, и она сдувала волосы, смешно складывая трубочкой пухлые обкусанные губы. И всё пыталась заглянуть в лицо эльфу, но на фоне яркого дневного света видела только его силуэт и не понимала даже, смотрит ли он не неё, видит ли её.
– Какой смысл в этой бесцельной жестокости? – горячечно шептала она и очень боялась заплакать: была слишком напугана близостью Гимбла, чтобы пустить слезу красиво, а истерических рыданий сейчас нельзя себе позволить.
Эльф то нахохливался, словно птица, то вдруг принимался дергать головой, словно его шею защемило. Женщина пыталась уловить в этих движениях какой-нибудь ответ на свои слова, на свои действия, и не понимала, есть от него отклик или нет, слышат ли её вообще. Движения рук, плеч, всего тела эльфа если и были, то очень скупые, лишь изредка угадывающиеся под просторной мантией с откинутым капюшоном. Оставалась только хаотично дергающаяся голова. Она тоже пугала, весь эльф ужасно пугал женщину, но всё-таки не так сильно, как само это место, и не так сильно, как два его спутника, которые только что отправились туда, под землю.
В шатре было жарко, пахло пылью и задохнувшейся без воздуха тканью.
– Пожалуйста, – клянчила женщина, – они ничего не узнают, мы им не скажем! Ну что тебе стоит, ты же не боишься их, правда? Почему бы тебе бояться их? Ты такой храбрый, такой ловкий…
– Захлопни пасть, – бросил эльф устало.
Она замотала головой. Он чего-то хочет. Ведь он сидит здесь и смотрит на нее, и слушает её, у него нет в руках никакой книги или вещицы, он не поглощен собственными раздумьями, иначе оборвал бы её раньше, ох, никогда его не поймёшь!
– Мне плохо здесь, – снова заскулила она. – Я чувствую, как силы меня покидают, слышишь? Нет, тебе не понять, тебе не почувствовать этого, ты не знаешь, как мне плохо! Не знаешь, каково это…
– О, тебе плохо? Правда? Это очень хорошо-о! – почти прошипев последние слова, эльф вдруг резко подался вперед, и она наконец рассмотрела его лицо: совершенно бескровное, над губой капельки пота, безумно горят сине-зеленые глаза, тонкие яркие губы растянуты в болезненной улыбке, и кажется, будто эльф сейчас бросится на неё и вопьется в горло острыми зубами. Женщина отшатнулась, отползла дальше, загребая ногами по полу. Он выпрямился, снова становясь совсем не страшным худым взлохмаченным силуэтом в пятне света с улицы.
– Хочешь, чтобы мне было плохо, – её голос упал до сиплого шепота. – Почему? Что я сделала не так? Обошлась с ним дурно, да? А что тебе до него? И не вы ли меня об этом просили? И ведь это же вы меня такой сделали, Найло! Это не я захотела такой быть!
– О, ты знаешь, предлог – он как дерьмо в кишках: у каждого отыщется!
Его смех, нервный, захлебывающийся, ударил её, словно пощёчина, и так же сильно рассердил. Она даже дернулась, чтобы вскочить на ноги, на миг забыв, что связана, и тут же, разумеется, снова упала, едва не вырвав плечи из суставов. А эльф всё смеялся, отирая глаза и едва не повизгивая, и было так невыносимо противно и унизительно слышать этот смех! Женщина попыталась лягнуть его, но он ловко схватил её за щиколотку, стиснул до боли, да еще и потянул вперед и вверх так, что она завалилась на спину, закинул её ногу себе на плечо, и женщина с негодующим воплем почти повисла поперек шатра, в исключительно похабной позе, с одной стороны удерживаемая привязанной к колышкам веревкой, с другой – эльфом.
