У многих учеников от всего этого голова шла кругом, а вот Палбр очень любил списки и графики, по которым сразу делалось ясно, что для чего предназначено, как может действовать, а как не может, нужно ли его опасаться, когда и насколько. Со временем он и гномов стал помещать в похожие таблицы, появившееся внутри Босоноговой головы, и это было так же удобно, как и с машинами: сразу ясно, кто для чего годится и от кого чего ожидать, а чего ожидать, наоборот, не нужно.
Дракон в Палбровы внутриголовные таблицы не лез. Не мог Палбр понять, что это за зверь такой – дракон, чего от него ждать и когда. В самом начале пути Илидор был весёлым и знал, кажется, всё на свете, во всяком случае, всё, что требовалось для путешествий по подземьям. Потом оказалось, что дракон весел вовсе не всегда и знает он не всё, что он может быть не только полезен, но и опасен, не только вдохновлять спутников бодрыми напевами, которые навевают мысли о боевых маршах, но и, к примеру, швыряться внезапно обретенными машинами безо всяких на то причин. Вытаскивать подвернувшихся под крыло гномов из гибельного пепельного городка и оставлять на верную гибель других гномов, с которыми вроде как успел сблизиться за время пути.
Со спокойным бесстрашием продолжать движение в глубину подземий, лишившись большей части отряда и не имея никаких боевых способностей. Во всяком случае, в стычках с прыгунами, которые теперь происходили почти ежедневно, Илидор ничего особенного не демонстрировал: не плевался огнем, не душил кислотой, даже ипостась почти никогда не менял, отмахивался мечом с таким себе успехом, нередко получая болезненные укусы. Но отчего-то, имея все основания вернуться в Гимбл за подкреплением, дракон наотрез отказался идти обратно, хотя после пепельного городка и гибели спутников даже боевитый Эблон Пылюга растерял часть своего пыла и однажды, в миг душевной слабости, смущенно спросил, не пора ли присматривать обратную дорогу.
– Рано или поздно так и будет, – зловеще ответил дракон. – Настанет день, когда подземья дадут мне все ответы, которые способны дать, и тогда я скажу: «Тут мы больше ничего не можем, настало время возвращаться в Гимбл!». Но, возможно, к тому моменту все вы будете круглосуточно кричать от ужаса и не услышите моих слов.
Гномы выпучили глаза, а Илидор расхохотался, он смеялся и смеялся и никак не мог уняться и, утирая слёзы, пояснял, что нет, он ничего такого не хотел сказать, и он никого не держит в подземьях, но сам пойдёт вперед.
Если не считать подобных шуток, страшно неуместных, по мнению гномов, Илидор с бесконечным терпением относился к своим спутникам, и это тоже выглядело странным, с точки зрения Палбра. Сам он подчас с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить Эблону, когда тот горланил про свет солнца в груди, или чтобы не врезать Типло Хрипачу, когда тот причитал, что все они сгинут в этих подземьях. А Илидор им ничего не отвечал, только иногда отшучивался или принимался напевать что-нибудь воодушевляющее. Босоног при звуках этих мелодий вспоминал всякие гномские истории про отважных воителей, хотя и непонятно, почему – конечно, дракон не мог петь про гномских воителей. Эблон тоже очень приободрялся, с большим энтузиазмом начинал вспоминать недавние стычки с прыгунами и даже сетовал, что не может отнести их лапы в Храм и получить причитающееся вознаграждение, поскольку одна пропасть ведает, сколько времени им еще предстоит бродить по подземьям, и во что за это время превратятся прыгунячьи лапы. А какие образы рождались в голове Типло – это только он и знал, однако пение и на него действовало, поскольку на какое-то время Хрипач затыкался, шагал бодрее и даже не норовил прятаться за спины спутников при выходе в очередную пещеру. И, казалось Босоногу, ходовайка под драконьи напевы тоже топает вперед бодрее, едва ли не подпрыгивая на своих смешных тонко-толстых ногах.
* * *
Типло Хрипачу всё труднее было выносить дракона и всё досадней делалось от понимания, что без Илидора он и полдня не проживёт в подземьях.
Гномы-спутники тоже сердили Хрипача:, он злился, что не может переносить тяготы с таким же терпением и достоинством, не испытывая, кажется, желания схватиться за голову и бежать с воплями… да какой там бежать, Эблон умудрялся собачиться с драконом, требуя помедленней передвигаться по подземьям. Не дают ему, вишь ли, нести свет повсюду, не всех встреченных прыгунов он успевает расколошматить. Всякий раз, когда Пылюга нёсся на очередное прыгунячье семейство, вынуждая спутников делать то же самое, Типло обмирал от мысли, что крики привлекут хробоидов к месту побоища.
А дракон… он вообще не понимал опасности – так считал Хрипач. Наблюдательный гном мог бы отметить, что черты лица Илидора становятся всё резче, словно их обтесывает скульптор, и что дракон всё реже смеётся, его напевы становятся всё менее весёлыми, а сияние глаз – приглушенным и более тёмным, почти оранжевым.
С точки зрения Типло же, дракон выглядел так, словно вовсе не было множества дней в глубинах подземий: спокойное, если не безмятежное выражение лица, чистая кожа, которая даже не побледнела за то время, что он не видел солнца, блестящие золотистые волосы, словно только недавно вымытые с теплой водой и золой. Почему-то не умиротворение Илидора, не его отстраненность, а именно эти эльфско-блестящие волосы бесили Типло в драконе сильнее всего. Вечно этот Илидор бегает к подземным речушкам, особенно к тем, которые протекают недалеко от лавовых источников – купается он там! Нет, серьезно, как можно после дневного перехода бегать к источникам купаться, почему у него остаются на это силы, как он смеет с таким воодушевлением смотреть в будущее, что его занимают всякие мелочи, вроде чистоты волос? И как смеет Илидор нахально демонстрировать свою драконью беспечность, улыбаясь хотя бы уголком рта и блестя волосами, когда его страдающие спутники по три раза на день прощаются с жизнью?
Может, не все, но Типло Хрипач, разнесчастнейший из гномов – точно. И нет ему покоя ни днем, ни ночью: жуткость подземий преследует его даже во снах, заползает в них липкими пальцами, оставляет во снах свой тревожный запах, чтобы преследовал Типло, чтобы не позволял отрешиться от себя, забыться, закутаться в спасительный кокон небытия. А днями, во время переходов, его преследуют мысли одна другой страшнее, в них картины пережитого и едва-не-пережитого наползают друг на друга, вихрятся вспышками-красками, а те перетекают в отзвуки, в запахи, в мурашки по коже. И сколько же на долю путников выпадает опасностей: и осыпи, и прыгуны, которых вечно задирает этот дурак Пылюга – а прыгуны в этих глубоких подземьях какие-то особо крупные и кусачие, вон даже дракон теперь всё время чешется от их укусов! И временами приходится, ступая на цыпочках, огибать пещеры, где они кишат кишмя, словно черви в гнилом мясе, и обжирают грибы, растущие на стенах пещер так быстро, как не должны расти. Если постоять миг-другой, то можно увидеть, как на месте только что откушенных прыгунами кусков нарастают новые – сам Типло этого не видел, он не мог стоять и смотреть, но так говорил Эблон Пылюга, требуя немедленно ринуться туда, в гущу событий, и нести свет в тёмные углы.
Непонятно, как этот гном умудрился дожить до сего дня с подобными замашками.
