Там-сям, подогревая страх Типло, попадались воронки хробоидов – и кто знает, вдруг эти твари прямо сейчас снова подбираются из глубины? А стрекучая лоза, там-сям заполоняющая целые пещеры, из-за чего иногда приходится возвращаться к обходным путям пропасть знает как далеко! А лавовые потоки и озера, которых тут просто кочерга знает сколько, и многие из них выглядят совсем не здорово… как, например, занимающий половину пещеры фонтан из лавы, в котором игриво кувыркаются булыжники размером с дом и в этих своих кувырканиях образуют правильный круг!
Типло завидовал тем, кто понятно и попросту помер в пепельном городе, он сто раз пожелал, чтобы ржавой кочергой накрылся тот день, когда он уговорил Йоринга Упорного взять его в стражи как жителя Приглубного квартала. Зачем, зачем ему это было нужно? И зачем он не повернул назад от Узла Воспоминаний, когда уже стало ясно, что подземья – жуткое место, но когда еще было можно уйти? Пусть бы это означало потерять и то шаткое расположение Йоринга, которое было у Типло Хрипача – да какая, в пропасть, разница?
Где теперь этот Йоринг? Сидит призраком у разрушенного фонтана в забытом всеми городке Дарум!
Где теперь мамаша Типло, из-за нытья которой он и связался со стражами? Попивает пиво в харчевне и всем рассказывает, что её сын – страж.
Конечно же, Хрипач с самого начала понимал, что не годится для этого. Но мамаше до смерти хотелось, чтобы Типло был храбрым, как папаша, и ей было наплевать, даже если Типло убьет этот путь – просто тогда она бы пила в харчевне пиво, рассказывая всем, что её сын был стражем.
Но тогда, не вполне понимая все резоны матушки, Типло поддался на её уговоры – в конце концов, ему тоже нравились нарисованные воображением картины, в которых он проходил свой путь до конца и становился могучим и храбрым стражем. Но, как обнаружил теперь Хрипач, в конце пути нет никакой храбрости. Только отчаяние, злость и еще больший страх, чем тот, который был вначале, потому как стоит лишь сунуть нос в подземья дальше владений Гимбла, как ты точно понимаешь: о, дело не в том, что ты трус – здесь и впрямь есть чего бояться! А те, кто не боится или не показывает своего страха – ну, они просто идиоты, которые зачем-то прутся вперед, вместо того чтобы с воплями бежать назад, спасая свою шкуру. Ведь какой толк в том, что твоя шкура останется в подземьях и послужит подстилкой для прыгунячьего гнезда?
Достаточно лишь сунуть нос в средние подземья, чтобы даже самый храбрый из гномов и самый тупой из драконов понял: самое разумное после увиденного – схватиться за голову и бежать обратно в город со всей скоростью, на которую способны ноги!
В один из дней Хрипача прорвало. Да что там, не только трус Типло, все перепугались, когда дракон вдруг замер на ходу, постоял-постоял и заявил:
– Там большая машина и еще что-то странное.
Гномы встревоженно переглянулись, и Типло, схватившись за внезапно заболевший живот, отступил на шаг. Сам Илидор тоже заметно напрягся, крылья так плотно и резко охватили его тело, что он даже чуть подался вперед – словно плащ подтолкнул его продолжать путь, не обращая внимания ни на какие машины, но дракон упрямо стиснул зубы, повел плечами, ослабляя хватку крыл, и отрывисто велел:
– Ждите здесь! – да еще для верности ткнул пальцем в землю, после чего немедленно, будто боясь передумать, нырнул в ближайший пещерный рукав, ведущий на запад.
Как только шаги Илидора затихли, три гнома и ходовайка ощутили себя до крайности одинокими и беззащитными. До сих пор, несмотря на все опасности и неприятности, крылья драконьего плаща закрывали их от подземий незримым тёплым куполом, закрывали хотя бы отчасти, а теперь, когда этого купола не стало, вдруг со всех сторон на них уставились чьи-то глазки, зазвучали шепотки, слишком сырым и холодным стал воздух, выстудил нос, кашлючими ледышками охватил грудь, нечто большое и невидимое повисло прямо над головами гномов, ожидая лишь момента, когда… Не сговариваясь, не глядя друг на друга, боясь увидеть в глазах спутников собственный страх, они рванулись вслед за Илидором едва не рысью, а ходовайка, свернувшись мячиком, покатилась за гномами.
Коридор оказался длинным и узким, один раз пришлось протискиваться боком между стенами, а потом им встретилась развилка. После короткого спора они свернули направо, долго шли и пришли в тупик. Тут даже Эблон почти запаниковал: а если Илидор уже вернулся к месту, где велел ожидать его, не нашел гномов и пошел дальше один – с него, пожалуй станется! Что они будут делать в незнакомых подземьях без драконьего чутья? Едва удерживаясь, чтобы не побежать, наступая друг другу на ноги, они вернулись к развилке и потрусили через второй рукав, из которого вскоре стали слышны грохот и хрупанье, хрупанье и грохот, и в конце концов, когда звуки сделались почти оглушительными, гномы вывались на уступок и остановились там с открытыми ртами.
Это была не очень большая, почти идеально круглая пещера. Идеально круглой её делала большая машина, подобных которой никто из них не видел, только много позднее Босоног припомнил: описание чего-то похожего ему встречалось в таблицах механистов. Машина была огромной, размером с семейный дом, и ярко-зеленой, сияющей – сначала Босоног удивился, откуда взялась такая яркая краска и как она не облезла с корпуса за то время, что машина провела в подземьях бесхозной… а потом сообразил: это не краска, это лава, которой машина наполнена, словно кружка – пивом. Над ней дрожал от жара воздух. Ноги – штук сорок коротких шагаек с широким круглым основанием, четыре руки заканчиваются зубастыми пастями, и этими пастями машина жрёт камень в стене пещеры, выравнивая таким образом стены и делая пещеру круглой. В действиях машины – такая энергичность, такая целеустремленность и, кочерга раздери, задор, точно её годами держали взаперти, и всё это время она мечтала вгрызаться в камень, а теперь наслаждалась каждым мгновением работы, каждым отколотым от стен булыжником и собственной непревзойденной мощью, и обжигающей лавой в своём чреве.
Палбр смотрел на машину, разинув рот, Эблон что-то говорил взахлёб, Типло Хрипач причитал, схватившись за голову, ходовайка пялилась на камнежора с большим интересом, сильно подавшись вперед, и едва не падала с уступа.
В следующий миг они поняли: вокруг машины носится золотой дракон, закладывает такие виражи, точно хочет утопиться в этой лавовозке, а с земли в него швыряют камни несколько маленьких машин, какие именно – трудно понять: лава в чреве камнежора очень яркая, и всё, что ниже, сокрыто пятном темноты.
У Типло задрожали колени от ужаса, что сейчас дракон погибнет или его покалечат, или захватят, утопят в лаве, сжуют этими руками-жрущими-горы – а гномы и ходовайка навсегда останутся одни в подземьях, вокруг них сомкнется камень, запах сырости, ощущение взглядов отовсюду, а тогда… Он оглянулся на спутников – по их лицам невозможно было понять, испуганы они или только ошарашены. Палбр, похоже, лишился дара речи, а лицо Эблона было подобно каменной глыбе, которая сейчас треснет пополам от внутреннего напряжения.
– Илидор! – взревел Пылюга, на миг заглушив даже рёв машины, и дракон от неожиданности едва не сверзился прямо в лавовое нутро. – Илидор, лети сюда, кочергу тебе в ухо и свет отца-солнце в грудину!
