Словом, Йеруш изучил рынок и привратные окрестности Такарона на глубину полудневного перехода и даже нашел в горах несколько небезынтересных водных источников. Никаких тайн они в себе не несли, но находиться там было довольно приятно. Йеруш любил воду. Она успокаивала. Кто бы мог подумать, что ему вообще требуется успокоение.
Кто бы мог подумать, что он будет торчать в горах Такарона и отчаянно скучать, если он может идти куда угодно и больше всего на свете не переносит скуку. Кто бы мог подумать, что он будет здесь торчать, едва понимая, почему не уходит.
Действительно, почему? Он не мог бы понятно ответить на этот вопрос даже себе. Найло не держало тут ничего явственного, важного, серьезного – только дурацкие сны, в которых он видел Илидора и хотел донести до него нечто очень значимое…
…но всякий раз во сне он начинает разговор издалека, ведь ему так нравится играть с Илидором! Найло просто обожал подергивать золотого дракона за нервишки, да и дракон не упускал случая ответить тем же… но именно поэтому теперь, во снах, всякий раз начиная издалека и с подёргивания дракона за нервишки, Найло никак не добирается до самого главного, а потом время просто заканчивается, выливается, как вода из чашки, как песчинки из горсти, и он просыпается. Да еще отчего-то никогда, проснувшись, не помнит: что же такого важного он пытался донести до дракона? И всякий раз эльф думал, что уж завтра-то или послезавтра, или когда там снова увидит Илидора во сне – тогда всё наконец удастся. Тогда ему больше не нужно будет торчать у ворот Гимбла, он сможет поехать куда угодно… И пусть в Гимбле на кочергу нанижут все те прошения, которые он передает через стражей раз в два дня. Просто ему думается, что если он будет под землей, ближе к Илидору, то и во сне сможет подойти ближе к той сути, которую ему никак не удается донести.
А пока ему не следует, да и не хочется отходить далеко от гор Такарона, далеко от врат в Гимбл – ведь дракон сейчас где-то там. И Йеруш точно знал: то, что он должен донести до дракона, окажется очень важным и сослужит Илидору добрую службу.
В тот день, когда золотой дракон сбежал из Донкернаса, он тоже оказал Йерушу своего рода услугу, заставив его поверить. Правда, дракон сам же испугался того, во что поверил в тот день Йеруш – но нет, сейчас это не важно. Разумеется, не в этом дело.
И нет, разумеется, Найло не чувствовал себя настолько обязанным, чтобы всерьез верить в сны, навеянные чуждой ему магией камня, или чтобы в длительной перспективе ломать собственные планы ради этого невыносимого дракона, без пяти минут своего врага. Конечно же, эльфу и так было, было чем заняться: его ждал длиннющий список с планами исследований, способных без остатка поглотить его на ближайшие годы – никак не менее трех или пяти ближайших лет, и это в том маловероятном случае, если ни один водный источник из списка не представляет собой ничего более интересного, чем кажется на первый взгляд. Вот взять хотя бы восточные человеческие земли и удивительнейший Старый Лес с его явно магическими ручьями и озерами – кстати, довольно странно, что люди не умеют использовать магию, даже если она в прямом смысле слова бурлит и пенится у них под ногами! Так вот, Старый Лес был первым в длинном перечне мест, которые Йеруш собирался посетить и изучить, и он был готов отправиться туда немедленно, но ему очень хотелось прежде самому понять, что же он пытается объяснить Илидору в этих снах. Непонимание расчесывало любопытство Йеруша и не давало ему тронуться с места до тех пор, пока задача так или иначе не разрешится или хотя бы не перестанет его занимать.
Впрочем, если бы она перестала его занимать, эльф бы расстроился. Ведь это так отвратительно скучно: очень хотеть чего-то, а потом вдруг просто перехотеть и уйти в другую сторону. Вполне в духе какого-нибудь маразматичного старикашки или унылого «усовершенствователя себя», вроде Теландона, но стоило ли уходить из Донкернаса, чтобы стать похожим на Теландона? Одного такого кислого зануды и так слишком много для надземного мира.
А если бы Найло разрешили войти в Гимбл, и если бы удалось дождаться там дракона (пожалуйста, пусть эта змееглазая сволочь ни обо что не убьется там, в глубинах!) – тогда Найло с радостью сломал бы ему нос. Эльф понятия не имел, как можно сломать нос дракону, который прекратил притворяться, что его сдерживает Слово – теперь Илидор в ответ, пожалуй, сломает самому Йерушу шею, но… Ладно, в кочергу его нос, но можно хоть наорать на этого придурка?
Ну да, это такое мелочное, глупое, просто-таки детское желание – прокричать в драконью морду: «Илидор, ты идиот!» и, конечно же, Найло мог уехать, даже не удовлетворив этого желания, но оно зудело, зудело, как ночной комар, не дающий заснуть, потому эльф оставался в привратном лагере Такарона еще день, а потом еще день и ожидал, и ожидал ответа на свои запросы, а стражи всё молчали и разводили руками при виде его.
Вчера Йеруш, наверное, слишком долго ходил по горам под палящим солнцем, и оно сильно напекло ему голову. Кожа на ушах покраснела и горела, нос шелушился, перед глазами плавали желтые круги, и его слегка подташнивало. Выпив кружку воды, эльф забрался в маленькую палатку, какие тут задешево сдавали на прокат всем желающим, и, не потрудившись даже скинуть сапоги, провалился в какое-то подобие сна – рваного, горячечного, пугающего.
Пугал его во сне Илидор – не потому, что делал для этого что-либо нарочно, а потому, что такая уж была способность у золотого дракона: и прежде, наяву, когда еще жил в Донкернасе, и теперь во всех снах он пугал Найло – своим исступленным взглядом золотых глаз, своими непонятными заразительными улыбками, способностью узнавать разные вещи, которых узнать он не должен был никак, а больше всего – той неописуемой внутренней энергичностью, той кипучей напряженностью, которая, как был уверен Йеруш, делала дракона способным на любой, совершенно безумный и совершенно непредсказуемый поступок. Вроде того, чтобы вдруг взять и сбежать из Донкернаса.
Даже в те времена, когда считалось, что золотого дракона тоже сдерживает Слово, как и всех прочих, Йеруш не мог отделаться от ощущения, что временами эта змееглазая зараза только и выжучивает момент, когда сможет его ужалить посильнее, броситься на него, схватить за горло. Эти непонятные приступы весёлости Илидора, перемежающиеся периодами задумчивости, когда он начинал разговаривать свистяще-шипящим голосом, и когда его глаза делались оранжевыми. Существо-внезапность, кочергу ему на шею. Йеруш старался не выпускать Илидора из поля зрения, когда им случалось оказаться рядом, но было не так-то просто: эльфу и дракону много времени доводилось проводить вместе не только в Донкернасе, но и в многочисленных поездках – Илидор, вредный, как ртуть, и непредсказуемый, как полет стрекозы, был исключительно полезен Йерушу в его изысканиях. И, что там скрывать, Найло любил общество Илидора, тянулся к нему, несмотря на то, что это общество было подчас совершенно невыносимым и бесило его так, что даже ругательными словами передать нельзя. Эти бесконечные пикировки, попытки перехитрить друг друга, невозможность надолго взять верх, доводящее до исступления сознание, что дракон всё равно потом обведет его вокруг пальца и вырвет реванш, и злорадная уверенность, что и победы Илидора – ненадолго.
