Найло любил бы золотого дракона, как своего ближайшего друга, если бы не уверенность: единственная причина, по которой Илидор не перегрыз ему горло, заключается в том, что потом он бы не сумел отвертеться. Найло ненавидел бы золотого дракона, как своего заклятого врага, если бы не знал, что никто не понимает его так хорошо, как Илидор, и он сам никого не понимает так хорошо, как этого золотоглазого засранца.
С ним не бывало скучно. Уже за это Найло был готов простить дракону почти всё, даже угрозу собственной жизни.
В сегодняшнем сне Йерушу пришлось долго подниматься по обсидиановым ступеням в гору, туда, откуда падали в озеро потоки желтовато-зеленой лавы. С каждым шагом становилось все жарче и всё труднее дышать, и Йеруш знал: это оттого, что он днем перегрелся на солнце. По последним обсидиановым ступеням он уже почти вползал, сгибаясь пополам от колотья в боку, всё время наступая на полы своей мантии – тут Йеруш удивился, почему вдруг на нем оказалась мантия, если днем он разгуливал по горам в рубашке и штанах? И тут же обнаружил себя одетым именно в те самые штаны, рубашку с закатанными рукавами и легкие башмаки. Только идти легче не стало, и Найло вяло подумал, что катился бы этот Илидор в пропасть, а с него хватит.
Одновременно с этой мыслью пришло понимание, что ноги его действительно не держат, эльф упал на колено, схватился за следующую ступеньку – она оказалась такой высокой, просто удивительно, как он мог вообще подниматься по этой лестнице. Словно со стороны Найло видел свою руку с закатанным рукавом, и по контрасту с несколькими накрученными друг на друга слоями ткани его запястье выглядело совсем тонким, будто вот-вот сломается, и длинные пальцы казались совершенно нежизнеспособными. Йеруш на это страшно разозлился: вот еще, у него сил – целая пропасть! – рывком поднялся на ноги и увидел, что лестница-то почти закончилась, что он рухнул прямо перед верхней ступенькой, и на эту ступеньку падает чья-то тень.
Чья же там может быть тень, ну в самом деле, дайте-ка подумать…
Колотить кочергой этого золотого дракона, вот почему так трудно поднять на него взгляд? Даже когда он молчит – кажется, будто напевает, а от Илидоровского пения вся кожа покрывается мурашками, становится трудно дышать, сердце принимается воодушевленно скакать по груди, подпрыгивая до самого горла, и вдобавок что-то делается с головой, отчего хочется раскинуть руки и долго-долго кружиться, вопя в небо и ощущая счастье. Даже сам вид этого дракона, хоть бы он и сидел недвижимо, толкает тело, как волна мощного звука, разгоняет кровь, побуждает куда-то энергично нестись и упоённо орать при этом.
Энергичности Йерушу и своей хватало, только она по большей части была другого толка, умозрительного, что ли.
Дракон сидел на валуне, скрестив ноги, спиной и затылком опираясь на стену, ладони на бедрах, крылья плаща лежат рядом, как полы мантии. Глаза закрыты, оттого темные брови кажутся очень яркими и немного суровыми.
Найло знал, что Илидор слышит его, и знал, что ему стоит остановиться там, на верхней ступени лестницы, если он не желает, чтобы дракон обжигал его своими золотыми глазами или чтобы он принялся напевать.
– В другой раз будь осмотрительней, давая другим своё Слово, – очень серьезно сказал ему Найло. – Ты не должен лишиться голоса: это самое ценное, что у тебя есть. Ценнее, чем голоса других драконов. Ты понимаешь, почему?
Эльф всё-таки сделал полшага вперед, всего полшажочка, но дракон тут же открыл глаза – яркие-яркие, солнечные и переливающиеся, словно горсти начищенных маленьких монеток.
– Теперь понимаю, – медленно проговорил он, прислушиваясь к чему-то внутри себя, улыбнулся этой невероятной, искренней и заразительной илидоровской улыбкой и вдруг резко подался вперед, вбурился своим взглядом прямо в мозг Найло, а крылья плаща встрепенулись и раскрылись, решив, будто дракон теряет равновесие. – Но все-таки жажду услышать это от тебя.
Эльф хотел сделать еще шаг вперед, но лестница вдруг стала не то проваливаться, не то складываться под его ногами, перед глазами замелькала серая скала с черными вкраплениями обсидиана, голова пошла кругом, и эльф проснулся. На улице занимался рассвет.
С первыми солнечными лучами к палатке Йеруша Найло, не выспавшегося, несчастного, потряхиваемого жаром, пришли привратные стражники и передали разрешение на посещение Гимбла, подписанное советником короля Югрунна Слышателя Ндаром Голосистым.
Глава 14
«Пренеприятнейшее и преопаснейшее свойство гномов заключается в том, что, даже пребывая в печальном настроении, они крайне подвержены разрушительным порывам. Об этом всегда следует помнить: каким бы подавленным и грустным ни выглядел гном, он остаётся деятельным и опасным, как горный обвал – пускай даже эта опасность исходит не от злобы, но эльфу, изломанному камнепадом, мало будет утешения в том, что камни ломали его кости без злого умысла».
Из памятки, составленной первыми эльфскими послами в Гимбле для сородичей, которые спустятся под землю после них
Когда отряд устраивался на ночлег, вокруг были заросли кустов-ползунов и, чуть дальше – груды застывшей лавы: когда-то с самых высоких стен этой пещеры стекали лавопады. Сейчас это было пустынное и довольно унылое место, однако весьма приятное тем, что никто не мог бы подобраться к путникам незамеченным.
Казалось бы.
Перед самым рассветом путь, по которому Илидор собирался вести отряд дальше, оказался закрыт незаметно возникшей в пещере большой башней и прилегающим к ней участком земли.
Башню обнаружила ходовайка: как всякая машина, она не особенно нуждалась в сне, однако, когда нужды действовать не было, предпочитала уйти если не в сон, то в состояние, сходное дреме, чтобы не сжигать попусту лаву в своей груди. Были машины, которые умели это много лучше – к примеру, сборщики, здоровяки, камнежоры и другие гиганты, способные для экономии лавы погружаться в еще более глубокий сон, выдернуть из которого их можно было только пинками или очень громкими криками. А маленькие машины, вроде ходовайки, обычно спали более чутко, и её выхватили из дрёмы звуки, которыми сопровождалось появление башни – однако они оказались слишком тихими, чтобы разбудить драконов и гнома. Машина же открыла глаз и увидела башню.
Небольшая, во всякой случае, по сравнению с пещерой: размером с три-четыре гномских семейных дома, однако высокая – ровно настолько, чтобы находящиеся внутри получали хороший обзор окрестностей – она имела форму трапеции и на самом верху заканчивалась просторной террасой. Конечно, ходовайка не знала ничего ни про трапеции, ни про террасы, она просто видела перед собой башню. И еще небольшой зеленый садик, поле с растениями и мутными стеклышками, закрепленными между ними на длинных металлических треногах – поля и сад очень заинтересовали ходовайку, всколыхнув в памяти что-то похожее, сотни лет назад виденное ею… где-то в других местах, которые тогда были населены гномами. Но тут зелени было намного больше, куда больше, чем тогда видела ходовайка. А над башней и растениями висел переместившийся вместе с ними потолок пещеры, испещренный дырами, через которые сочился молочно-серый предрассветный воздух с запахом свежести и горного ветра. Ходовайка наблюдала за башней и пыталась понять, опасна она или нет. Свернувшись в мячик, подкатилась поближе, стала ловить вибриссами колебания воздуха. Осторожно разложилась, стараясь не лязгать, подошла к полю. Ничего не происходило. На поле росли растения, которых машина не знала, а из земли торчали тоже неизвестные ей поливалки.
