Алик посадил меня на раму велосипеда, а папа и мама продолжали идти. Появились советские танкетки и несколько грузовиков. Мы подняли руки — стали голосовать, одна танкетка остановились. Выглянувший из нее офицер-танкист (по-моему, он был грузин) спросил, откуда мы и куда идем. Папа ответил, что мы из Латвии, г[ород] Лудза. Танкист ответил, что Лудзу сдали, теперь здесь у Опочки будут бои, а мы едем в Локню
[1418] и можем вас подвезти. Алик попросил офицера взять нас с собой в одну машину и разрешить захватить велосипед. Офицер дал команду нескольким красноармейцам пересесть в другую машину, а нас посадили вместе. Примерно через полчаса опять бомбежка. Танкетки и грузовик с нами круто свернули в лес. Мы вместе с солдатами выскочили из машины и легли на землю, закрыв голову руками. Опять пронесло. Продолжили путь до Опочки. В Опочке нас высадили.
Зашли в один из домов, спросили у хозяев разрешения оставить велосипед, а брат — и свою кожаную куртку. Попросили их сохранить, пока мы узнаем обстановку, и пошли раздобыть еду. Заглянули в один дом, там жил еврей-кузнец. Дал он нам немного хлеба, масла, крупы, отварную картошку, а мне подарил сандалии. Он сказал, что никуда не пойдет, останется в Опочке. Мы его уговаривали, чтобы он уходил с нами, — немцы скоро будут здесь. Но он нас благословил — религиозный, видно, — и сказал: если вы ушли из дома, продолжайте путь до конца. Так мы и расстались. Вернулись в дом, в котором оставили куртку и велосипед. Велосипед нам вернули, а кожаную куртку мы не нашли. Какой-то мужчина с ружьем в руках предупредил, что, если мы войдем в комнату, он убьет нас.
Для конфликта времени не было. Мы ушли, взяв только велосипед. И так было легко идти без всяких вещей, только велосипед и авоська с едой, которую дал старый еврей-кузнец. Только мы отошли от Опочки — налетели опять немецкие самолеты. Мы побежали от дороги в сторону леса, там оказалась большая яма, мы легли в нее и ждали. Бомбили Опочку. Виден был дым, пламя, горели дома, они были в основном деревянные. После бомбежки на дороге появилась колонна военных автомашин. Мы выбежали и опять стали голосовать. Одна грузовая остановилась и взяла нас. К утру добрались до города Локня. Мы быстро пошли на станцию. Это было 4 июля. Нас предупредили, что отходит последний эшелон с беженцами. Эшелон — открытые платформы. Увидели, что на всех платформах битком сидят, стоят, лежат женщины, молодые, старики, дети. Мы не могли сразу подняться — мешал велосипед. Бросили и его. Кое-как забрались на платформу. Алик нас всех поднял, так как платформы были высокие, и впихнул нас прямо под ноги людей. А сам стоял на краю платформы у борта. Мы присели на полу. Около 12 часов состав тронулся. Только состав набрал скорость, как появились немецкие самолеты. Они начали бомбить. Поезд остановился. Все побежали в лес прятаться. Остановка была долгой. Несколько зенитных пулеметов, стоявших на одной из платформ, стреляли по самолетам. Появились в небе и советские самолеты. Завязался бой. Один самолет на наших глазах был сбит. Чей это был самолет, наш или немецкий, не знаю.
Через несколько часов мы как могли забрались на платформу, и поезд тронулся. Но народу было уже меньше, так как было много убитых, оставшихся в поле.
Была большая паника, старики молились, дети кричали и плакали, на платформах были и раненые. Одним словом, началось на глазах большое горе. Медицинской помощи не было. Воды не хватало, так как не было необходимых емкостей, просто посуды. Все были в плачевном положении: в чем мать родила. Путь продолжали, кто кого потерял, кто кого нашел — все это было в дороге. И доехали мы до станции Бологое, потом дальше до г[орода] Иваново
[1419]. В Иванове немножко стало более организовано. Были выделены люди-организаторы и, наконец, стали составлять учет по фамилии и откуда мы. Начали спрашивать, кто куда хочет ехать, в какие области СССР. Мы выбрали Горьковскую область, так как поезд уже был на станции и отходил через полчаса после опроса. Все были измучены, хотелось прибыть куда-нибудь побыстрее, в какой-нибудь дом под крышей. Мы были голодны, немыты, запыленные, как из мукомольни. Солнце печет, грязь на площадках, пыль. Поднялись на платформы на этот раз уже по приставным лесенкам. Поезд состоял примерно из 8 вагонов. Раздался гудок, и мы отправились. Налетов больше не было. Так мы доехали до станции Смагино
[1420] Горьковской обл[асти] Прибыли мы 8 июля 1941 г[ода]
Кулагины и другие добрые люди села Крутец
Эвакуированных встречали какие-то официальные люди. На станции было много крестьян на подводах. Они должны были развозить всех к месту назначения. Нам предложили поехать в Бутурлино
[1421], районный центр. Мы согласились. Нам было все равно куда ехать. Сели в большую телегу, устланную соломой. Познакомились с возчиком. Это был колхозник Кулагин Николай Иванович. Он расспрашивал нас, откуда мы, как добирались. Видит, что мы едем почти голые, без вещей — ни мешка, ни чемодана. Только то, что на нас было. Видно, пожалел нас очень и предложил ехать к нему в село Крутец
[1422], колхоз «Быстрый». Кулагин нам рассказал, что у него жена Клавдия и двое детей — Лена и Валя, — а он сам тракторист и сразу возьмет брата Алика водовозом к трактору. А меня он устроит подвозить на лошади продукты для трактористов. Обнадежил он нас, что мы будем сыты, что нам дадут отдельный дом (хату) у леса, где расположены конный двор и стоянка тракторов. Мы приняли его предложение. В Бутурлино нас встретили работники райисполкома, райкома партии (большевиков) и работники военкомата. На площади собралось очень много людей, и все на подводах. Нам повезло, что новый знакомый Николай Иванович Кулагин не оставлял нас, а сам пошел в райком и попросил направить нас к нему. Взяли нас на учет, всех переписали, и мы уехали. Расстояние от Бутурлино до села Крутец километров 302. Лошадь была хорошая, дорога сухая грунтовая, пыльная. Вокруг леса — большие, густые дубовые и березовые. Кулагин нас в дороге кормил нарезанными кусками мяса с домашним подовым черным хлебом. Ночью уже к часам 12 мы приехали в село. Дом Кулагина находился на улице в колхозе «Быстрый». Улица называлась «порядок». Нас встретила его жена Клавдия. Кулагины были староверы. В доме идеальная чистота. Сразу же предложили принять баню. Она находилась в метрах 50 от дома. Затопили ночью, и через два часа мы начали мыться впервые в жизни в деревенской бане. Чаны с водой, щелочная вода, мыло хозяйственное — огромные куски, — веники березовые. Николай помог нам, мужчинам, а затем и мама с Клавдией мылись. Вернулись в дом, а там койки с постельным бельем — белизна такая, как в хорошей гостинице. Но раньше, чем лечь спать, мы сели за стол. На столе стояли две красивые большие керосиновые лампы. Еда — картошка, сметана, творог, масло, суп, мясо и квас. Ели немного, так как были очень усталые. Легли спать и встали, помню, как сейчас, в 4 часа после обеда. Кулагин уже приготовил дом, который нам обещал еще по дороге в Бутурлино. Но пока стены не были побелены, т. е. печь и стены, они нас не поселяли в эту хату. В дом к Кулагиным приходили соседи-староверы и знакомились с нами. В Крутец прибыло еще несколько семей из Лудзы: Юдл Лоткин с женой Геней и сестрой Рахелью. Их тоже поселили отдельно недалеко от нас. Был такой эпизод. Я вышел на улицу, меня позвали к одному из домов, где сидели на лавочке человек 5–6 местных жителей. Я подошел, они стали меня оглядывать, рассматривать и спросил: «Ты кувырканный?» (т. е. эвакуированный). Говорят, что приехали «явреи», а какие они, мы их никогда не видывали. Говорят, что «они — явреи, с волосами на руках и ногах, бороды и рога у всех» Я ответил: «Да, я еврей из Латвии».
