В это время началась уборка хлеба. Поэтому несколько недель с папой работал ночами на молотьбе хлеба. Папа подавал снопы, а я на лошади на гнете отвозил мякину и солому из-под молотилки. После окончания молотьбы я стал приходить в школу днем и стал учеником Антонины Александровны в шестом классе. Мы повторяли программу 4–5 классов. Для меня это было самое замечательное время — не из-за учебы, а потому, что я почувствовал любовь к девушке, которая взяла надо мной шефство. Но я всего этого еще не понимал. Это была азбука любви к девушке. Она была старше меня на пять лет. Ее отец Бутусов Александр Андреевич был директором промкомбината. Поэтому Тоню все знали и уважали.
Антонина Александровна, но так я обращался к ней только на уроках, а после уроков — только Тоня или Тонечка, а она называла меня Илья на уроках, а вне школы — Илюшка. Она была для меня как сестра, и моя первая любовь. Тоня мне часто говорила, что война — это страшно. Она мечтала после войны учиться на врача. Вот такой замечательный друг у меня был в эвакуации.
Заметил меня и ее отец — Бутусов Александр Андреевич. Не знаю и сегодня, может быть, по просьбе Тони, возможно, и нет, Бутусов решил меня и папу принять на постоянную работу по окраске тачанок и изготовлению гужевого оборудования для фронта.
Война набирала силу. Говорили, что бомбили Горький
[1429], сводки информбюро сообщали, что сдали Воронеж
[1430], у Москвы заняли Истру
[1431]. В наших лесах, поговаривали, появились диверсанты. В самом конце октября 1941 г[ода] вернулась и мама. Она рассказала об Алике. Конечно, все было страшно. Через две недели, по словам мамы, дивизию отправляли на фронт. Откуда у мамы были такие силы, чтобы пройти пешком такие дороги, перенести все увиденное? Она постарела и похудела, но была сильной. Наступала суровая снежная зима 1941–1942 года. Я учился и работал. Вместе с папой мы вечером красили тачанки, а днем возили дрова. Нам Бутусов выделил двух лошадей. В 5 утра мы с папой выезжали в лес за дровами. Папа очень боялся ездить на лошади при спуске с больших холмов. Поэтому я съезжал на своем Буйном, а потом пешком возвращался к папе и съезжал с ним на Белке. Так я справлялся с двумя лошадками.
От брата начали регулярно раз в две недели приходить письма-треугольники с адресом: полевая почта, № такой-то. Однажды прислал фото в военной форме. Письма хранил я. В письмах было порой много густо зачеркнуто — вероятно, брат писал какие-то подробности, вычеркнутые цензурой. Каждое письмо было праздником. Письма придавали настроение работать. Мы с папой стали передовыми работниками, мужчин было мало. В феврале 1942 г[ода] Бутусов предложил папе поехать в Дзержинск
[1432] вблизи Горького на курсы по освоению производства спичек, так как срочно требовалось наладить их выпуск для фронта. Папа уехал. Теперь вместо папы в лес со мной отправлялась мама. В селе Крутец к этому времени остались только женщины и дети допризывного возраста, а также мужчины за пятьдесят. В нашем доме вечерами стало грустно и страшно. Дом стоял на опушке леса, на ночь мы оставались с мамой вдвоем. Через месяц папа вернулся с документом, что он может самостоятельно работать на производстве спичек. Так начался новый этап нашей жизни, но не все шло так просто.
Мы получили письмо от Алика, что он в Уфе, ранен, лежит в госпитале. После выздоровления его направили в Уфимское военное училище, однако через два месяца получили новое письмо, уже с Ленинградского фронта. Начались новые волнения.
Спички фронту
В эти же дни папа пытался дома сделать состав для спичечных головок, так как директор Бутусов уже приготовил помещение для спичечного цеха в большом каменном погребе бывшего богатого крестьянина — как потом узнали, высланного в 30-е годы в Сибирь. Однако у папы что-то не получалось. Путался он и в рассказе о том, как надо готовить серную массу. Хотя рецепт у него был: дали на курсах. Вот мне и пришлось самому проводить эксперименты исходя из тех рецептов, которые привез папа. В конце концов я добился того, что приготовленная мною серная масса взорвалась. Значит, уже что-то могу. Но надо было добиться не взрыва, а возгорания. Я смешивал компоненты, уменьшал один, добавлял другой, а главное было в фосфоре, пиролюзите и бертолетовой соли; краситель охра был всего лишь инертным материалом. В конце концов я подобрал состав, взвешивая его на самодельных весах. Вместо гирек использовал копейки: 1 коп — 1 г., 2 коп — 2 г., 3 коп. — 3 г. Использовал только медные копейки. Так я сделал первую партию и от радости сам побежал к Бутусову. Он эти первые спички взял себе. В деревне спичек не было. Огонь выбивали из кремневого кресала с приложенным к нему фитилём. Бутусов немедленно оборудовал цех и все приспособления для изготовления спичек. Мне и папе привезли спецодежду, даже обувь. Производство спичек — это был военный заказ, и потому Бутусов сказал начальнику производства Воронову Ивану Ивановичу, чтобы тот особенно заботился о мастерах. И хотя папа был заведующим спичечным производством, я занимался всеми химическими процессами. На работу мы были оформлены официально: папа с окладом 550 рублей, я как мастер — 480 рублей, а мама — рабочая в бригаду по комплектации спичечной соломки. Первую партию спичек мы сделали всей семьей. В ней было 5 пачек, в каждой по 50 спичек. Ее сделали за один день. Эта партия была отправлена в райком партии. Бутусов взял меня собой, и я вместе с ним вручил эти пачки первому секретарю Федотову. Бутусов мною гордился и очень хвалил. Это было началом моей настоящей трудовой деятельности. Папа лишь формально был заведующим — он так до конца и не разобрался в тонкостях спичечного производства, хотя и окончил курсы. К Первому мая 1942 г[ода] спичечный цех открылся на полную мощность. В цеху работало много местных мальчиков и девочек. Всего 32 человека. Я был фактическим командиром производства, а папа — материально ответственным. Так как мы работали с взрывоопасными и огнеопасными материалами, нас проверяли два раза в месяц и пожарники и НКВД.
Пугач. Письма с фронта. А похоронка пришла лишь в мае 1943 г. Письмо Леонида Шоломко
Я решил сделать самострел — «пугач»: медная трубка, заклепанная, загнутая с одной стороны; напильником сделал надрез-отверстие, прикрутил проволокой деревянную рукоятку, а вместо пули нарубил гвоздики, оказалась крупная «картечь». Можно было убить зверя. Папа очень волновался, но я ему доказал, что сейчас, когда мы разъезжаем по лесам, нужно такое оружие иметь. Я изготовил специальный состав для выстрела. Так я стал вооружен.
