В конце апреля 1949 г[ода] меня пригласили на беседу в отдел кадров. Из беседы с начальником отдела Баженовым мне стало ясно, что он проявляет интерес к моим родственникам, проживающим в Америке. Речь шла о мамином брате дяде Муле Гольдберге, который уехал в Америку в 1912 году и жил во Флориде
[1477]. Об этом я писал в соответствующих анкетах при поступлении в училище МВД и при просьбе о разрешении на брак. Плюс к этому обратили внимание на то, что брат моего тестя в 1905 году тоже уехал в Америку из России, о чем, со слов жены, я также указал в спецанкете при подаче заявления о женитьбе. Три года назад мои заграничные родственники не помешали мне поступить в училище и потом бороться с бандитизмом. Теперь все изменилось. Это было время борьбы с космополитизмом
[1478]. Из беседы я понял, что меня подвергают проверке на лояльность. Из вопросов можно было сделать вывод, что будет дано заключение, что мой отец переписывается с родственниками в Америке, что работнику МВД это категорически запрещено. Но кроме того, в беседе Баженов впервые проявил себя ярым антисемитом, заявив мне, что все евреи торговцы, что евреи пролезают в МВД и в армию на руководящие должности и от них избавятся.
<…> 1 сентября 1949 г[ода] я, как обычно, пришел на работу к 9 часам утра. На моем столе лежала записка о том, что я должен немедленно явиться в отдел кадров. Я пришел, и Баженов вручил мне приказ МВД СССР о моем увольнении из органов и лишении офицерского звания с формулировкой: «Уволен из органов МВД с 1.09.1949». Причина увольнения не была указана. Личное оружие надо было сдать немедленно. Там же в отделе кадров Баженов принял от меня пистолет «ТТ», и я снял погоны. Я был раздавлен, чуть не плакал, ушел домой с огромной моральной болью»
[1479].
Рядом с убийцами. могильщики (из истории нацистских преступлений в Даугавпилсе в 1941 г.)
Вступительная статья, комментарии и публикация А. И. Шнеера (Израиль)
Смена эпохи, политические события и новая власть нередко меняют оценки исторических событий и подходы к их изучению. Наиболее ярко это проявлялось в работе историков бывшего СССР. Лишенные свободы выбора тем для изучения вне рамок коммунистической идеологии и государственного мифотворчества, они не могли заниматься полноценными объективными исследованиями, а должны были подгонять выводы под господствующую идеологию. Потому в архивах похоронены тонны бумаг и различных документов, которых еще не коснулись рука исследователя. Среди прочих были закрыты материалы Чрезвычайной государственной комиссии, занимавшейся расследованием нацистских преступлений. Одной из причин, вероятно, являлось то, что они представляли реальную картину вовсе не братства и взаимопомощи народов, так прекраснодушно описанных в советской литературе, а ненависти и преступлений, творимых не столько немецкими оккупантами, сколько их пособниками из местного населения. Причины пособничества крылись не только во внутренней политике советского режима (политические и национальные репрессии, коллективизация, фактический разгром религиозных структур всех направлений), но и в психологии, нравственности, вернее отсутствии таковой, в морали, вернее, антиморали у тех, кого не хочется называть словом «человек».
Каковы могли быть личные мотивы сотрудничества с нацистами? Многими руководили воинствующее неприятие советской власти и желание мстить, особенно обострившееся после депортаций, проведенных в западных районах Советского Союза 14–15 июня 1941 г. Год правления «советов» разочаровал даже многих из тех, кто в июне 1940 г. встречал Красную Армию цветами. Могли иметь место личные счеты как к частным лицам, так и к представителям советских органов власти. В условиях немецкой оккупации месть, зависть и неприязнь — все слилось воедино. Ощущение национальной исключительности, религиозная неприязнь и нетерпимость к иноверцам и инородцам трансформировались в ненависть к последним. Немецкая оккупация открыла для нееврейского населения новые возможности для реализации материальных и политических амбиций. Некоторыми руководила элементарная алчность: участникам преступлений обещали деньги, иные материальные ценности в виде зарплаты и возможности получить вещи расстрелянных. Возможно, кем-то руководил страх за себя и близких. Другие сотрудничали с советской властью, а теперь активной поддержкой немецкого порядка стремились «искупить» недавнее «заблуждение». Некоторые из этих людей опасались возможных репрессий, вплоть до физического уничтожения самого коллаборациониста и его семьи.
Часть людей пришла к сотрудничеству в результате последовательной смены трех политических режимов в течение одного года и начавшейся войны. Эти события привели к безразличному восприятию происходящего, готовности плыть по течению, мимикрии и стремлению выжить любой ценой. Не последнюю роль могли сыграть ложное понимание гражданского долга и прагматизм (надо быть законопослушным, конфликт с властью мог привести к репрессии), клановая корпоративная солидарность (все соседи делают так) и ощущение элитарности (приобщение к некой группе, получающей определенные льготы, выгоды, условия работы, материальное поощрение, приобщение к некой тайне совершенных убийств).
Многие шли от одобрения и симпатии к осуществляемым немцами мероприятиям, к готовности участвовать в них. Не последнюю роль играли и психологические качества: эгоизм, стремление к лидерству, угодливость, мстительность, агрессивность, жестокость, цинизм, а также тщеславие, основанное на желании казаться значимым, произвести впечатление на окружающих, ощутить себя непохожим на всех. Легкомыслие и доверчивость также могли привести человека к сотрудничеству с нацистами, а затем, после участия в преступлении, он мог решить, что обратного пути нет, и продолжить соучастие по малодушию.
