Вопрос Базельчуку: Что вам известно о том, какую помощь оказывал Лисовский немцам в расстрелах мирных граждан?
Ответ: Лисовского я знаю с июля 1941 г[ода]. В то время он вместе с полицейским Савицким, оба в нетрезвом виде, ночью ходили по квартирам и выгоняли людей копать могилы в местечке Погулянка. Пытавшимся уклоняться от этого Савицкий и Лисовский угрожали расстрелом
[1502]. Я лично по указанию Савицкого и Лисовского 2 раза выходил на рытье могил. Сам Лисовский могил не копал, а только руководил и распоряжался собранными для этого людьми. Во время расстрела копавшие ямы отводились в сторону. Лисовский же оставался вместе с полицейскими, спускался в яму, ходил по трупам, переворачивал их за волосы, вытряхивал карманы, срывал с пальцев кольца и из ушей серьги. После этого, как яма закапывалась, нас отправляли в город, а Лисовский оставался с полицейскими — делить одежду, обувь и вещи расстрелянных.
Вопрос Лисовскому: Подтверждаете ли вы показания Базельчука о вашей активной помощи немецко-фашистским захватчикам?
Ответ: Да, показания свидетеля Базельчука я подтверждаю полностью. Я действительно активно помогал немецкой полиции в расстрелах мирного населения и сам занимался ограблением трупов расстрелянных, участвуя в этом вместе с полицейскими.
АЯВ. М-331022. Л. 129.
11. Из протокола допроса И. А. Лисовского. Станция Даугавпилс, 6 сентября 1944 г
<…>
Давая показания следствию о процессе расстрелов мирных граждан города Даугавпилса в начальный период оккупации немецкими войсками в июле — августе 1941 года и последующее время, я хочу остановиться на тех политических убеждениях, которые я имел, будучи старшим могильщиком…
По политическому своему убеждению я был сторонником вводимых немцами порядков, считал их освободителями от еврейско-большевистского ига, я верил в мощь и непобедимость немецкой армии, насаждающей новый порядок в Европе
[1503] без наличия жидов и коммунистов, тем более что наступление немецкой армии было стремительным
[1504]. О возвращении к старому установленному советской властью порядку у меня не было даже мыслей, приход немцев я считал окончательным. Я признаюсь, что евреев я ненавидел, хотя мне лично никто из них ничего плохого не сделал. Приход немецких войск в город Даугавпилс я встретил удовлетворительно как освободителей. Немецким солдатам я старался по возможности быть услужливым, приглашая их к себе на квартиру, заставлял свою жену стирать им белье, участвовал с ними в выпивках, высказывал им свои политические суждения, которые вполне совпадали с их взглядами — взглядами освободителей народа, русской земли от еврейско-большевистского ига, как они мне об этом говорили. Второе, не менее важное, что руководило мной, — это желание легкой наживы и материально обеспеченной жизни с морем вина и женщин несмотря на то, какими бы путями оно мне ни доставалось. Третье — это мое желание не быть последним во всяких делах. Я люблю быть хотя бы небольшим начальником, люблю выслужиться и быть на голову выше тех людей, которые меня окружают. Я люблю тщеславие. Вот три фактора, руководствуясь которыми я был участником освобождения родного мне города Даугавпилса от жидов. Исходя из этих соображений, я не эвакуировался в тылы Советского Союза при отходе частей Красной Армии, хотя имел полную возможность.
<…> Участвуя в расстрелах в качестве старшего могильщика, известно следующее: после приготовления могилы Савицкий распорядился отвести нас, рабочих, в сторону на расстояние 200 метров от могилы, указал не производить никакого шума и не расходиться.
<…> Услышал шум толпы, гонимой и сопровождаемой полицейским конвоем. Толпа состояла из мужчин, женщин и подростков примерно 14—16-летнего возраста. Это были граждане, евреи по национальности, что я заключил из разговоров среди самой толпы. Гонимая толпа вела себя спокойно, видимо, не зная, что их ожидает и куда они приведены. Толпа была остановлена за 200–300 метров от приготовленной нами могилы и посажена на землю. Полицейские встали сплошной стеной на протяжении от могилы до места нахождения толпы, правда, в одну шеренгу, а около самой могилы находилась специальная группа полицейских палачей, производящая непосредственно расстрел обреченных граждан. Обреченных выводили по одному человеку из толпы, делали полное тщательное ограбление ценностей и документов, раздевая до нижнего белья, сваливая отобранное в одну общую кучу. Женщин также грабили и раздевали, снимали с рук кольца, золотые серьги с ушей, после чего обреченного передавали по цепи полицейских, которые передавали обреченного один другому, сопровождая до группы палачей. Последние после подбора группы в 10–12 человек ставили их на колени лицом к приготовленной могиле и хладнокровно стреляли в затылок из винтовки. После расстрела первой группы людей толпа заметно заволновалась, были слышны истерические крики женщин, плач подростков. Полицейским, занимающимся передачей по цепи людей, пришлось употреблять физическую силу для подвода людей к могиле. Никакие мольбы о пощаде, сохранении жизни озверевшими участниками расстрела не принимались. Тут же в качестве посторонних зрителей присутствовали высшие офицеры немецкой армии
[1505].
Состав высших офицеров немецкой армии, как зрителей кровавой расправы, менялся. Используя свое служебное положение, как помощник старшего полицейского Савицкого, и побуждаемый личной выгодой что-либо приобрести для себя из вещей расстрелянных граждан, я беспрепятственно присутствовал около раздевающей группы полицейских. Как и в прошлый раз, из группы толпы обреченных выводили по одному человеку, тщательно обыскивали, отбирали все ценное и направляли к могиле. Особенным цинизмом относились к женщинам, представляющим половой задор. Их ощупывали, рассматривали строение их тела, допускали насмешки и издевательства над женщиной, после всего передавали сопровождающим полицейским. Сам я лично в раздевании не участвовал. Помню такой факт, происходивший при раздевании граждан. Одна женщина с двумя девочками-подростками 16-летнего возраста заявила о том, что она не еврейка, а ее дети происходят от немца. Заявившей сделали сразу допрос по распоряжению присутствующего офицера немецкой армии. В результате чего мать расстреляли, признав ее еврейкой, а детей оставили. Помню, как эти две девочки после расстрела в невменяемом состоянии проходили около кучи наваленного верхнего платья, не понимая, что с ними творится. Позднее их увезли обратно в город. Так же, как и в прошлый раз, были истерические крики матерей, женщин, некоторые просили разобраться, кричали, что они ни в чем не виноваты, почему их ни о чем не допрашивают, они никакого отношения не имеют к советской власти, но на это они получали удары прикладами, нецензурную брань пьяных полицейских и безжалостно расстреливались.
