2. Могильщики — занимавшиеся непосредственно подготовкой могил. Среди них: Трифонов Григорий, Карпенок Владислав, Семенов Виталий, Шпинглис, Лисовский Иван. Всего человек 40, так как объем работ был большой. Могилы подготовлялись из расчета погребения после расстрела 800—1000 человек. Копали с 11–12 часов вечера, на рассвете отводили в сторону и приводили обреченных.
3. Фурманы (ломовые извозчики), в обязанности которых входили подвоз к месту расстрела граждан, не могущих передвигаться, главным образом стариков и детей, а также вывоз награбленного имущества при расстрелах в момент раздевания граждан и вывоз квартирного имущества после расстрела семей. В соответствие перечисленных мною трех групп, участвующих в злодеяниях, поощряемых оккупационными властями, и разделение награбленного имущества происходило по рангам. Самое ценное забиралось карателями, расстреливавшими граждан, остальное делилось между нами, могильщиками, и фурманами. Прошу отметить одного из известных мне фурманов, но известного мне не по фамилии, а по адресу его жительства, где он проживает и по настоящее время. Г[ород] Даугавпилс, Ужвинская улица, дом гражданина Белецкого, расположенный около богадельни вблизи места расстрела Пески.
Теперь я остановлюсь на факте того, почему три группы не знали о действиях других групп. Когда мы приготавливали могилы для расстрелов, карателей и фурманов в это время не было. Перед приходом карателей и обреченных граждан нас отводили на сто метров в сторону с приказом не появляться на месте расстрела. Когда заканчивали расстрел и уходили каратели, тогда приходили мы к могилам, наполненным кровавыми телами расстрелянных, в это время фурманы отвозили имущество — лучшее награбленное с расстрелянных, оставляя худшее для нас. Когда мы оканчивали могильные работы, то фурманов также уже не было. К этому необходимо добавить и то обстоятельство, что расстрелы происходили ночью, что не давало возможности запечатлеть лиц, принимавших кровавое участие в составе той или иной группы. Кроме того, под страхом расстрела приказано не разглашать все, участниками чего мы являлись.
АЯВ. М-331022. Л. 160–162.
14. Жена о муже: «Ничего общего со мной. Быть его женой считала позором»
Протокол допроса от 15 сентября 1944 г[ода] свидетеля Лисовской Валентины Константиновны, 1908 г[ода рождения], проживающей в гор[оде] Даугавпилсе, Виленская ул[ица] д[ом] 132, русской, гр[аждан]ки СССР. Допрос вел оперуполномоченный Управления НКГБ ст[анции] Двинск мл[адший] лейтенант госбезопасности Калмыков.
Вопрос: Вы знаете гражданина Лисовского Ивана Антоновича?
Ответ: Лисовского Ивана Антоновича знаю с 1927 г[ода], сначала как моего жениха и с 1929 г[ода] по 1941 год жила с ним в законном браке, являлась его женой.
Вопрос: Каковы ваши взаимоотношения с Лисовским Иваном Антоновичем?
Ответ: Мои взаимоотношения с Лисовским Иваном Антоновичем до сентября месяца 1941 г[ода] были родственно-семейными, а в период немецкой оккупации гор[ода] Двинск, особенно в начальный ее момент июль — август месяцы 1941 года, мой муж Лисовский Иван встал на путь измены и предательства русскому народу. Я, как русская женщина, не могла перенести пособническо-грабительской деятельности Лисовского по отношению к народу
[1512] и оставила Лисовского — разошлась с ним, и мое отношение к нему в данное время как к постороннему человеку, не имеющего ничего общего со мной.
Вопрос: Расскажите подробно о деятельности Лисовского Ивана в период немецкой оккупации гор. Даугавпилса с 1941 по 1944 год.
Ответ: За несколько дней до начала войны я выехала в Ригу, где у меня в пионерских лагерях гор[ода] Рига находилась дочь Регина. Война застала меня на обратном пути в Даугавпилс, куда я приехала 10 июля 1941 года. Войдя в свою собственную квартиру, я увидела в ней немецких солдат, дружески беседующих с Лисовским Иваном и слушавших совместно с ним немецкую передачу, что меня страшно возмутило и стало стыдно за мужа. Лисовский относился к ним настолько дружелюбно, даже устроил им выпивку, целовал их, и было видно, что он рад приходу немецких войск. В их беседах Лисовский говорил: «Русские хорошие люди, но Советы — это еврейское засилье, от него нам надо избавиться. Их надо всех уничтожить, и мы теперь сделаем это. Выведем иудейство с начала до конца». Солдаты поддакивали ему, подтверждая то, что «мы, немцы, ничего не имеем против русских, нам не надо их земли, но мы поможем вам вывести иудейство с их советами на русской земле».
Такое суждение Лисовского о евреях не было для меня новостью. Еще при Ульмановском правительстве он частенько говорил: «Евреям нужен Гитлер, скоро он наведет им свои порядки». Но такую любезность к немцам я не ожидала. Никаких замечаний я не делала, полагая, что это необходимо делать для сохранения наших детей или нас самих. Но чем дальше, тем он больше становился с ними любезней. Завел среди них хороших товарищей, поселив их к нам на квартиру. Впоследствии Лисовский дошел даже до подлости по отношению ко мне как к его жене и как к русской женщине. Пьянствуя с немцем, фамилию которого я не знаю, в угоду ему он сказал: «Вот вам моя жена — делайте с ней, что хотите. Я для вас, наших освободителей, согласен на все». Немец начал приставать ко мне как к женщине. Я обратилась к мужу, Лисовскому, на что он мне ответил: «Валя, нельзя делать глупостей. Это немцы защитники, и они уже 2 года находятся на войне, им надо сочувствовать». Избежав этого лично я
[1513], Лисовский продолжал делать поводы, чтобы я была с немцем. Прислал его ко мне на кровать ночью во время моего сна, вынудив меня оставить квартиру. Это произошло в конце июля месяца 1941 года, примерно через месяц после вступления немецких войск в Даугавпилс. Этот факт окончательно меня убедил в том, что мой муж — враг мне и советскому народу, если в угоду оккупантам-немцам способен отдать свою жену и мать его 4 детей. Находясь в материальной зависимости от Лисовского, я продолжала оставаться его женой до тех пор, пока он не стал оказывать прямую помощь оккупационным властям при творимых ими злодеяниях в отношении беззащитных мирных граждан гор[ода] Даугавпилса, пока он, Лисовский, не принял участие в массовых расстрелах женщин, детей, стариков, участвуя в их ограблении. После этого быть его женой я считала позором для себя и моих детей перед нашим народом. Я оставила Лисовского, взяв своих четверых детей с собой. Что мне известно о кровавой деятельности Лисовского? Прежде всего, весь круг знакомых, товарищей Лисовского после оккупации гор[ода] Даугавпилса немецкими войсками сразу же оказался деятельными помощниками немцев и охарактеризовали себя как изменников родины, добровольно вступив на службу в карательные органы — полицию. К ним относятся известные мне друзья Лисовского: Макаров Андрей, Савицкий Николай, Тартар Юзеф и ряд других фамилий, которых я не знаю. Также не исключена возможность, что сам Лисовский был связан с полицией, но точно не могу сказать. Началось так. В начале августа или конце июля месяца 1941 г[ода], точно сейчас помню, я с Лисовским была в городе, на улице нас встретил полицейский Тартар Юзеф, который обратился к Лисовскому со словами: «Ну, Ваня, теперь есть нам работа, и работы много, приходи сегодня в полицейский участок, а то некому совершенно работать». Не поняв, на какую работу приглашается мой муж Лисовский, я спросила самого Лисовского: «На какую работу тебя приглашает полицейскийй?» Лисовский мне без подробных разъяснений коротко ответил: «Наверно, копать ямы». Что за ямы, я так и не поняла, что поздней оказалось копать могилы для расстреливаемых мирных граждан гор[ода] Даугавпилса, как тогда говорили, для евреев. Это было накануне массовых расстрелов граждан еврейской национальности. При этой встрече с Тартаром Лисовский отказывался от работы, мотивируя это болезнью руки, — отсюда я делаю заключение, что Лисовский знал от полиции о характере предстоящих кровавых злодеяний и, видимо, сразу не решался принять в них участие. Спустя двое суток после рассказанной мною встречи с полицейским Тартар Лисовский из дома исчез и не являлся на квартиру до двух часов ночи, вызывая беспокойство о нем его матери, тем более что в период массового злодеяния, расстрелов, по городу немецко-латвийскими оккупационными властями было вывешено объявление за подписью коменданта города — немца, гласящее: «Лица, обнаруженные на улицах города позднее 10 часов вечера, будут расстреливаться на месте». Вернувшись домой в 2 часа ночи, Лисовский был мокрый и очень взволнован. На мои вопросы отвечал только тем: «Что творится, что делается!» Или такие слова: «Как кричат, как плачут дети! Нет, я больше не могу».
