В дальнейшем события развивались в нескольких направлениях. С одной стороны, в октябре в советской центральной печати началась кампания, нацеленная на формирование у читателя следующей логической цепочки: ФРГ проводит агрессивную реваншистскую политику, один из ее министров сам военный преступник, его заявления и действия явным образом указывают на это, в то время как существуют общественные силы в Германии, которые требуют привлечь его к суду. Обвинения являются весомыми, поскольку поддерживаются представителями научного мира не только ГДР, но и США. Однако руководство ФРГ активно защищает Т. Оберлендера, что лишний раз доказывает его, правительства, реваншизм. История подавалась как борьба общественности за наказание преступников: обвинительные заявления Ассоциации жертв нацистского режима, арест спецвыпуска «Ди Тат», отказ западногерманских властей возбуждать уголовное дело, их попытки распустить эту ассоциацию и последующие общественные демонстрации — все это не осталось без внимания советской печати
[1554].
С другой стороны, поскольку Т. Оберлендер получил поддержку консервативных элит, то теперь на сцену выходила ГДР, представляя себя как оплот правосудия. Так, 22 октября в Восточном Берлине была организована пресс-конференция, на которой член политбюро Социалистической единой партии Германии А. Норден (отвечал за агитацию и пропаганду) заявил о наличии доказательств причастности «Нахтигаля», а значит и Т. Оберлендера, к львовской резне. Соответствующая статья в «Правде» была организована так, чтобы продемонстрировать, что обвинения идут от лиц, имеющих статус ученых, а потому их заявления обладают серьезным весом: подчеркивалось, что А. Норден является профессором, а не руководителем восточногерманской пропаганды; цитировался отрывок из книги профессора Нью-Йоркского университета Ф. Фридмана. Сам факт того, что жертвами были евреи, не замалчивался
[1555].
Стоит отметить, что 15 октября 1959 г. советская разведка ликвидировала лидера Украинский националистов С. Бандеру. Его убийство в советской печати представлялось чуть ли не как попытка Т. Оберлендера избавиться от «своего слишком много знавшего соратника» (в действительности С. Бандера лично не служил в батальоне «Нахтигаль» и в 1941 г. вообще находился в Германии)
[1556]. На страницах «Литературной газеты» весьма подробную статью с изложением «доводов» опубликовал писатель В. Беляев, который в 1944 г. был участником расследований нацистских преступлений во Львове. Подробно цитируя зарубежную прессу, он «доказывал», якобы именно Т. Оберлендеру было выгодно это убийство
[1557]. Таким образом, скорее всего, совершенно случайно медийная кампания оказалась использована для информационного прикрытия спецоперации.
Параллельно шла работа по привлечению Т. Оберлендера к суду, который должна была провести ГДР, естественно, при поддержке Советского Союза. Уже в октябре на Украине органы прокуратуры начали поиск свидетелей, которые могли бы подтвердить участие министра и батальона «Нахтигаль» в совершении военных преступлений, однако пока найти весомые аргументы не удавалось. Непосредственно подготовка суда в ГДР стартовала в конце ноября 1959 г. Поскольку все инкриминируемые преступления были совершены за пределами республики, то власти решили зацепиться за тот факт, что последним местом жизни подсудимого до войны был Грайфсвальде, оказавшийся в Восточной Германии.
Вероятно, к февралю 1960 г. было принято решение сделать акцент на следующих сюжетах: львовский погром, убийство польских профессоров и преступления батальона «Бергманн» на территории СССР. По крайней мере, январем датируются те первичные протоколы допросов, которые в дальнейшем активно использовались в рамках советской медийной кампании, а последние два сюжета стали фигурировать в советской печати. В начале февраля «Известия» отдали целый разворот теме «реваншизма», увязывая отказ ФРГ признать существующие границы с наличием агрессивных намерений. Центральное место занимала статья Л. Ильина, который обвинял Т. Оберлендера в совершении военных преступлений не только во Львове (с акцентом на убийстве польских профессоров), но и на Северном Кавказе, в частности в Нальчике (ошибочно называя его комендантом города). Ключевым «аргументом» стало указание на те или иные преступные действия, совершаемые нацистами в тех местах, где находился примерно в это же время Т. Оберлендер
[1558]. Все сопровождалось выдержками из зарубежной прессы, отобранными в подтверждение советской позиции, а также краткими сообщениями о других членах правительства ФРГ с нацистским прошлым. Немного ранее в «Литературной газете» была сделана подборка публикаций польских ученых, обвинявших Т. Оберлендера в причастности к убийствам профессоров во Львове. Правда, в приведенных статьях-свидетельствах речь шла о преступлениях, творимых, как утверждалось, гестаповцами или членами батальона «Нахтигаль», но не лично Т. Оберлендером
[1559].
Все это указывает, что даже советская печать испытывала недостаток прямых улик, который возмещался посредством акцентирования более широкого контекста. С точки зрения особенностей западногерманского судопроизводства, этого было недостаточно, поскольку для юридических обвинений требовалось доказать именно личное добровольное участие
[1560], однако такой подход был адекватен для формирования общественного мнения. Поскольку общественность, причем не только советская, вряд ли была готова вникать в тонкости судопроизводства, невозможность возбуждения уголовного дела в ФРГ сама по себе подрывала репутацию ее правительства.
