Одновременно в ГДР продолжалась подготовка к срежиссированному суду. 15 марта политбюро СЕПГ приняло решение о дате — 20 апреля. Порядок действий и результат были прописаны, причем общественного защитника назначили лишь 7 апреля, что фактически исключало возможность того, что он сумеет подготовиться к делу и поломать сценарий. За несколько дней до начала суда у А. Нордена имелся детализированный сценарий, включавший показания свидетелей и возможные возражения
[1561].
Непосредственно Советский Союз работу по поиску свидетелей и подготовке материалов завершил в марте. Для того чтобы придать им убедительности, было принято решение вновь созвать Чрезвычайную государственную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков (далее — ЧГК), расформированную еще в 1951 г.
[1562] Она собралась 28 марта 1960 г. На заседании утвердили текст специального сообщения и фамилии 10 свидетелей (5 — львовских событий, 5 — преступлений «Бергманна»), которые выступили бы на специальной международной пресс-конференции. Предоставить слово предполагалось только шестерым из них (Г. И. Мельнику, Я. И. Шпиталю, Т. В. Сулиму, К. Г. Алескерову, А. М. Хаммершмидту и Ш. А. Окропиридзе), причем в приложении к протоколу заседания были приведены подготовленные выступления восьмерых (помимо указанных — М. Н. Гресько и И. Н. Макаруха). То есть двое, «бергмановцы» Ю. Ц. Пшихожев и Ш. И. Шавгулидзе, могли выступить, только если подобная необходимость возникла бы в ходе дискуссии.
Международная пресс-конференция состоялась 5 апреля в Октябрьском зале Дома Советов. Уже на следующий день «Правда» поместила пространное сообщение ТАСС, близко к тексту пересказывающее официальное заявление. Акценты делались на уничтожении польских профессоров и военных преступлениях на Северном Кавказе
[1563]. «Известия» не ограничились этим, но и дали большой материал о военных преступлениях нацистов и военнослужащих «Бергманна» в Нальчике. Центральное место было отведено 4 женщинам-кабардинкам, рассказывавшим истории об убийстве оккупантами их родственников
[1564]. Прямых указаний, что повинен в этом сам Т. Оберлендер, не было. Схожие акценты на событиях на Северном Кавказе сделала и «Литературная газета»
[1565]. Уже на следующий день «Правда» опубликовала подробный очерк В. Кузнецова и А. Богма о львовских событиях: цитируя очевидцев, они рассказывали о погроме первых дней (не упоминая, правда, о евреях) и убийстве польских профессоров. Леденящие души свидетельства должны были убедить читателя в причастности Т. Оберлендера к политике уничтожения советского народа, которая в тот момент проводилась руками украинских националистов
[1566]. Среди прочих В. Кузнецов и А. Богма цитировали рассказы тех, кто был еще в январе 1960 г. допрошен следователями. Так, они приводили свидетельства Я. Савки о том, что нацисты фотографировали свои преступления (см. документ 2.5.2), рассказ Р. Курендаша об издевательствах (см. документ 2.6). Впрочем, публикуемый нами протокол допроса М. Рудницкого (документ 2.7) не содержит упоминания о том, что во Львове якобы не было дома, «откуда фашистские палачи не выводили бы людей на неминуемую смерть» (сам он вполне откровенно сообщает следователю о еврейских погромах). Заметим, что стенограмма пресс-конференции была опубликована отдельной брошюрой, подписанной в печать уже 14 апреля 1960 г. Именно она и стала основным источником, используемым современными исследователями
[1567].
Сложнее дело обстояло с участием советских свидетелей на восточногерманском процессе. Из 10 туда решили направить только троих — Ш. А. Окропиридзе, К. Г. Алескерова и А. М. Хаммершмидта. Впрочем, последнего в итоге решили не выпускать из страны, ограничившись письменными показаниями. Другими словами, собранные материалы относительно львовских событий признавались советской стороной недостаточно убедительными с точки зрения доказательства вины западногерманского министра. Сам процесс начался 20 апреля и завершился ожидаемо приговором Т. Оберлендера к длительному тюремному заключению. Под влиянием скандала ему пришлось уйти в отставку. В 1961 г. он не был переизбран в парламент и фактически его карьера была завершена. Несомненно, это дело, разразившееся на фоне нападения на синагогу и параллельного скандала вокруг Г. Глобке, внесло вклад в ухудшение международной репутации ФРГ и правительства К. Аденауэра
[1568]. Заметим, что в конце мая 1960 г. премьер-министр Израиля Д. Бен-Гурион заявил, что один из организаторов политики «окончательного решения еврейского вопроса» А. Эйхман тайно вывезен в Израиль и будет предан публичному суду. Именно это дело, вызвавшее всемирный резонанс, стало поворотным с точки зрения осмысления темы нацистских преступлений, в том числе и в немецком обществе.
Политический характер «дела Оберлендера» не подлежит сомнению, однако материалы, собранные в ходе его развития, требуют более детального изучения. Мы не можем полностью согласиться с Дж-П. Химкой, утверждавшим об их полной фальсификации. Ф.-К. Вакс, детально изучавший процесс, ставил под сомнение показания тех, кто должен был выступить непосредственно в Восточной Германии, — К. Алескерова, Ш. А. Окропиридзе и А. М. Хаммершмидта, причем последнего назвал сомнительной личностью
[1569]. Отчасти этот вопрос можно разрешить, если разобраться в том, каким образом готовились все эти показания. В частности, в фонде ЧГК в Государственном архиве Российской Федерации отложились копии допросов, проведенных в январе 1960 г. (условно — 1-й вариант), а также утвержденные на 73-м заседании комиссии показания (условно — 2-й вариант). Их последовательное сличение позволяет обнаружить структурное сходство при серьезных смысловых расхождениях, в то время как 2-й вариант отличается незначительно от свидетельств на апрельской пресс-конференции, по итогам которой был опубликован специальный отчет (условно — 3-й вариант). Поскольку в стенограмме К. Алескерова появилась та информация, которая отсутствует в утвержденном тексте показаний, мы полагаем, что во время выступления он сам несколько отклонился от заготовки. Что касается прочих расхождений, то, вполне вероятно, они были внесены редакторами отчета, которые стремились придать тексту большую образность. Например, в утвержденном варианте Т. Сулим должен был сказать: «После захвата города гитлеровцы и легионеры стали жестоко расправляться с мирным населением», однако в отчете это звучит иначе: «После захвата города немецкие бандиты, гитлеровцы и их сподручные — украинские националисты из “Нахтигаля”, стали жестоко расправляться с мирным населением»
[1570].
