Когда я прибыл во Львов, руководители Львовской области поручили мне как литератору помочь в работе Чрезвычайной комиссии, которая начала тогда расследовать гитлеровские зверства в Львовской области. Я воспринял это как ответственное поручение и первые несколько месяцев главным образом занимался расследованием гитлеровских злодеяний.
В результате этой работы появился сборник «Зверства немцев на Львовщине», выпущенный издательством «Вильна Украина» в 1945 г[ода] во Львове.
Каждому из товарищей, который в той или иной степени принимал участие в работе Чрезвычайной комиссии, приходилось вести в какой-то степени самостоятельный участок следственной работы по выяснению тех или других обстоятельств фашистских злодеяний.
Меня интересовала прежде всего с точки зрения ее общественного звучания трагедия львовской профессуры. Сначала мы столкнулись лишь с глухими разговорами, но это вначале. Вся история уничтожения львовской профессуры была окружена тайной, но потом появились свидетели один за другим, и, в частности, первыми людьми, которые разъяснили эту трагедию, были родные, оставшиеся в живых, — вдовы и дети львовских профессоров, уничтоженных в ночь с 3 на 4 июля 1941 г[ода].
Это был 1944 г[од], август месяц, человеческая память к этому времени еще не ослабла, только три года нас отделяли от этого одного из самых страшных злодеяний. Почему оно так сильно запечатлелось в памяти населения и всех тех, кто мог рассказать что-либо о нем? Потому что, когда немцы уничтожали сотни и тысячи безвестных людей, им удавалось очень долго эти преступления держать в тайне. Но что представлял собой Львов до освобождения Красной Армией? Это был тихий воеводский город Польши, в котором цвет интеллигенции представляли ученые. Ученых знали не только в Польше, но и далеко за ее пределами. Тысячи жителей города прибегали к услугам особенно той части интеллигенции, которая посвятила себя медицине. И поэтому вся эта трагедия вырисовывалась очень рельефно.
Первым, кто мне рассказал о расстреле львовской профессуры в лощине под Вулецкой горой, был Леон Величкер. Это один из последних заключенных Яновского лагеря смерти и львовского гетто, которого немцы потому, что он был молод и физически здоров, привлекли к страшной работе по уничтожению трупов, расстрелянных ими жертв. Величкер привел меня в эту лощину, точно ее показал, внизу еще были видны следы перерытой земли, отделявшейся своим покровом от основной слежавшейся земли, и сказал, что их в октябре 1943 г[ода] привезли вместе со всей бригадой «1005» на это место. Вся эта история рассказана им в его книжке «Бригада 1005». Эта книжка издана в 1946 г[оду] в г[ороде] Лодзи
[1796]. Кроме того, у меня есть его письменное подтверждение его рассказа.
Когда он мне рассказал эту страшную историю, я, откровенно говоря, вначале отнесся к ней очень сдержанно потому, что тогда носились тысячи самых разнообразных рассказов. Я тогда стал разыскивать людей, которые могли бы подтвердить все это, и нашел сына профессора Цешинского, расстрелянного в ту ночь тогда еще молодого медика, Томаша Цешинского, который сейчас является доктором медицины и проживает в г[ороде] Вроцлаве. У меня есть его собственноручное письменное свидетельство о том, как немцы увозили на расстрел его отца в ту самую ночь.
Жена расстрелянного в ту ночь профессора Антона Ломницкого, Мария Ломницкая рассказала, что она видела из окна своего дома по улице Котляревского сцены расстрела.
Кроме того, я слышал другие рассказы жителей домов по улице Котляревского, окна которых выходили на Вулецкую гору и которые также наблюдали этот расстрел, происходивший на рассвете.
Услышав все эти рассказы и в какой-то степени все еще подвергая их сомнению, я попросил моего знакомого фотокорреспондента Ратау
[1797]Владимира Лукьяновича Мельника, проживающего и сейчас во Львове, подняться со мной на высокие этажи домов по улице Котляревского и оттуда сфотографировать эту лощину, которую мне указывал Величкер как место экзекуции. Помню, я даже расставлял там белые флажки. Фотоснимки подтвердили, что люди, разбуженные выстрелами на рассвете 4 июля или проведшие всю ночь в состоянии страшного нервного напряжения и тревоги, как жена профессора Ломницкого, могли наблюдать экзекуцию.
Величкер мне рассказал, что, когда трупы привезенных в Лисиничский лес, где находилась тогда бригада «1005», стали укладывать в штабеля для того, чтобы сжигать, из одежды одного трупа выпала золотая автоматическая ручка фирмы Ватерман с надписью на кольце «доктору Витольду Новицкому».
Сразу же после этого рассказа я поехал в клинику патологической анатомии Львовского медицинского института, которой руководил тогда ближайший помощник расстрелянного Витольда Новицкого доктор Зигмунд Альберт, работающий сейчас во Вроцлаве. Он меня познакомил с лаборанткой клиники, и на мой вопрос, какая ручка была у профессора Новицкого, она ответила: «Я это очень хорошо помню, потому что, когда праздновали день рождения профессора, мы сделали складчину, я купила ему ручку Ватермана и у гравера заказала эту надпись».
Это было еще одно объективное свидетельство.
Был ряд других фактов, полностью подтверждающих рассказы очевидцев.
Кроме того, я имел возможность встретиться с профессором Франтишеком Гройером (ныне руководитель института охраны матери и ребенка в Варшаве, член-корреспондент Польской академии наук), который в то время жил и работал во Львове. Он единственный оставшийся в живых из тех профессоров, кто провел страшную ночь в бурсе Абрагамовичей. Он не только устно рассказал мне об обстоятельствах этого чудовищного злодеяния, но и передал мне копию своего письменного рассказа, который был впоследствии опубликован в акте Чрезвычайной следственной комиссии.
В результате всех этих изысканий и свидетельств многих людей я пришел к твердому убеждению о совершении в ночь с 3 на 4 июля 1941 г[ода] во Львове фашистскими захватчиками страшного злодеяния и расправы над цветом польской интеллигенции.
Что касается других многочисленных злодеяний, совершенных в эти дни оккупантами, то они подробно констатированы в документах Чрезвычайной следственной комиссии и описаны в изданных мною книгах «Под чужими знаменами» и «Свет во мраке».
Но одно дело — установить самый факт преступления, а другое — его исполнителей. Кому нужно было, в чьих интересах было выдать в руки гитлеровцев и уничтожить выдающуюся группу польской интеллигенции преимущественно польской национальности?
После долгого изучения материалов и особенно составленных накануне гитлеровского вторжения в СССР инструкций ОУН «Борьба и деятельность ОУН в дни войны» я пришел к твердому выводу, что наводчиками и исполнителями этого чудовищного преступления были украинские националисты, бежавшие в сентябре 1939 г[ода] от Красной Армии на территорию, занятую германскими войсками, в Криницу, а затем в Краков, находившиеся под началом своих вожаков Андрея Мельника
[1798] и Степана Бандеры. В этих инструкциях прямо давалось указание всей сети ОУН составлять черные списки на выдающихся представителей польской интеллигенции, а также украинцев, которые попытались бы «проводить свою собственную политику».
