Из свидетелей этих страшных злодеяний в г[ороде] Луцке я могу назвать кроме Зворыкина его вторую жену Зворыкину Нину Васильевну, выехавшую из Луцка во Львов.
Терниль Тимофей, б[ывший] националист, но на следствии он вел себя положительно.
Если Вы имеете возможность, поручите товарищам Кузнецову и Богма поинтересоваться этим делом, извлечь материалы из архивов о преступлениях Оберлендера.
Я думаю, что народам надо помнить всегда о преступлениях гитлеровских бандитов и украинских буржуазных националистов, чтобы быть бдительными в борьбе за сохранение мира.
Пенсионер, подполковник И. Рябинин
Г[ород] Харьков, 38
переулок Автострадный, д[ом] 8/41, кв[артира] 9.
10 апреля 1960 г[ода]
ГАРФ. Ф. Р-7021. Оп. 116. Д. 397. Л. 22–26.
Рукопись. Подлинник. Автограф.
5.3. Письмо бывшего военнопленного П. Ф. Куропатова об отступлении из г. Львова в июне 1941 г., попадании в плен, пребывании в лагере военнопленных в г. Замостье и побеге из него, г. Томск, 12 апреля 1960 г
В редакцию газеты «Правда», г[ород] Москва
от главного бухгалтера Томской ГРЭС-2
члена КПСС с 1951 г[ода] Куропатова Петра Федоровича, рождения 1921 года, участника Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., в настоящее время проживающего: г[ород] Томск
[1837], проспект имени Кирова, д[ом] 37, кв[артира] 22.
Дорогая редакция, я прочитал в газете «Правда» за 7 апреля 1960 г[ода] № 98 (15222) статью «Львов обвиняет», которая обвиняет бывшего палача, озверевшего льва, гауптштурмфюрера войск СС Теодора Оберлендера, в настоящее время вновь забравшегося в свое звериное львовское кресло, став Министром Федеративной] Р[еспублики] Г[ермания], и готовится снова к делам земным, под Боннским благословением хочет
[1838] возродить разбой, кровавый террор, убийства невинных людей.
Когда я прочел эту статью «Львов обвиняет», мое сердце кровью обливалось, и увидел карикатуру этого боннского пса, сидящего в львином кресле, и кругом его виселицы, которые ждут его, мне вспомнилось, не тот ли Оберлендер, которого в этой харе звериной я видел, и он мне запечатлелся на всю жизнь. Как это происходило, я хочу читателям «Правды» рассказать.
В октябре 1940 года Куздеевским райвоенкоматом Кемеровской области я был призван в то время в Р[абоче-]К[рестьянскую] К[расную] А[рмию] и направлен для прохождения воинской службы в г[ород] Шепетовку
[1839] У[краинской] С[оветской] Социалистической] Р[еспублики], 687-й стрелковый полк. Командир полка был по первости полковник (фамилию забыл), после вначале 1941 г[ода] к нам был прислан командиром полка майор (фамилию забыл), по национальности грузин (это я хорошо помню). Начальником штаба был капитан Гервалов
[1840]. Я был рядовым красноармейцем первого года службы. В начале июня 1941 года наш полк был направлен в укрепрайон в Львовскую область неподалеку
[1841] реки Буг, где наш полк мирно расположился и мирно все себя чувствовали.
В субботу 21 июня 1941 г[ода] в честь моего двадцатилетия (именин), т. е. моего дня
[1842] рождения 22 июня, мне командование полка разрешило выдать увольнительную на воскресенье, где я с радостью и торжеством хотел по-солдатски скромно отметить свое двадцатилетие.
Но случилось иначе: свои именины мне пришлось отметить на поле кровавых битв с фашистскими палачами, псами звериными гитлеровскими «Оберлендерами». Наш полк не готовился к войне, и мы не знали о нападении этих палачей гитлеровских «Оберлендеров». В 4 часа утра 22 июня 1941 г[ода] мы почти с голыми руками, не у всех даже были винтовки, держали укрепрайон до вечера, а потом тучей идущие на нас танки, артиллерия, самолеты и психические атаки пошли на нас, до зубов вооруженные автоматами и гранатами палачи-оберлендеры. Нам пришлось отойти по направлению г[орода] Львова километров 25. Заняли оборону, подкрепления не было, и числа 28–29 июня мы отошли в г[ород] Львов, во Львове заняли оборону, где мы продержались 2–3 дня и обратно отошли, а фашистские палачи оберлендеры все больше и больше стервенели и в неравных боях нас вытеснили из г[орода] Львова.
Что же я видел и слышал во Львове, когда мы стояли в обороне? Оказывается, что, находясь в г[ороде] Львове, наши войска уже от некоторых гражданских лиц выносили слухи среди красноармейцев, хватит украинским и русским коммунистам находиться на Украине, мы их всех повешаем, к нам идут на помощь немцы»
[1843].
Накануне дня, когда мы чувствовали себя неравными силами с фашистами и должны были оставить Львов, но фашистов еще во Львове не было, как я сейчас хорошо помню, наш взвод держал оборону в районе ж[елезно]-д[орожной] станции г[орода] Львова, по нашей обороне были пулеметные обстрелы с зеленого купола церкви, расположенной на возвышенности недалеко от ж[елезно]д[орожной] станции. Нам по первости не было понятно, кто обстреливает. Потом мы выяснили, что это местные предатели, провокаторы, шпионы и диверсанты. Мы их уничтожали, но, оказывается, нам не удалось всех уничтожить их. И, как мне стало понятно в настоящий период, это уже были подкуплены и засланы фашистскими трио оберлендерами украинские националисты, палачи, отщепенцы, наемники, которые, как стало мне известно из статьи «Львов обвиняет», подло защищая свои оберлендеровские шкуры, предательски вместе с палачом Оберлендером уничтожали честных, мирных, ни в чем не повинных людей ради своей шкурной карьеры и наживы. После того как я прочел эту статью «Львов обвиняет», я не мог успокоиться и гневно осуждаю этих подлых оберлендеров. Потому что у меня была такая же судьба, как и у львовских мирных граждан, но только я остался жив. Как это вышло?
После варварского занятия гор[ода] Львова наш полк и я с ним планомерно отходили на восток. В конце августа 1941 г[ода] наш полк оказался в окружении фашистами в районе около города Кировограда У[краинской] С[оветской] Социалистической] Р[еспублики]. Из окружения полку выйти не пришлось, подкрепления мы не получили. Командование 687-го стрелкового полка дало приказ выходить из окружения кто как может, по одному, двум, трем, не более человекам. Мы разбрелись группами по лесным сельским районам Кировоградской области и стремились перейти линию фронта, но нам не удалось. Уже наступал октябрь месяц 1941 г[ода]. Я спаровался с красноармейцем по имени Николай, фамилию не знаю. Оборванные, истощенные от голода и уже холода, мы решили обращаться к мирным жителям в селах за помощью питанием и в одежде, нам по силе возможности жители помогали. Кругом были фашисты, нам не хотелось попадать в их руки, потому что мы уже знали, как они издеваются над красноармейцами и мирными жителями. Оружие у нас было, но боеприпасов не было. Партизан в то время было мало на Украине, и нам не удалось организоваться. Мы с Николаем решили добираться до железнодорожной станции Казятень
[1844] с целью, возможно, заняться подпольной работой, и как станция Казятень является узловой станцией, здесь можно идущие на фронт составы с военной техникой и фашистскими войсками пускать под откос. Числа 4–5 октября 1941 г[ода] мы проникли в Казятень, но через два дня нас выдал фашистам один из местных предателей. Благодаря тому что у нас не было при себе оружия и комсомольских билетов (мы их запрятали в лесу), фашисты нас здорово избили, пытали, что мы партизаны, но почему-то оставили живыми. Закрыли в сарай, на второй день погнали на вокзал, там стоял уже состав с нашими военнопленными, и нас загнали в вагон, где было набито людей как сельдей в бочке. Везли нас дней пять на запад, ничего не говорили, пить и кушать ни грамма не давали, на остановках нигде не выпускали, даже по естественным надобностям, — все делалось в вагоне. В вагонах было душно, воздух спертый, дышать нечем, люди стали умирать, и даже мертвых не выносили из вагонов, везли до конца. Вдруг мы узнаем, что нас привезли в Польшу, в г[ород] Замость
[1845]. В пути мой товарищ Николай не вынес мучений, в вагоне и умер. Я остался едва живым. Из вагона нас выгоняли фашисты (с изображением черепа на лбу) хуже всякого скота, это невозможно описать, били плетьми, на конце которых свинцовая нагайка, кричали: «Рус — коммунист — капут» и т. д. Построили вдоль вагонов едва живых, всего примерно было около двух тысяч человек, осталось в живых примерно 1500 — остальные умерли в вагонах. Строем погнали нас, как овечье стадо, через город Замость, специально по центральной улице. Мирные жители выглядывали из-за углов улиц и переулков и окон, а фашистские изверги специально громко кричали «Русь — капут, коммунист — капут. Сын Сталина сдался немцам, Сталину капут, Москау наш». На ходу некоторые товарищи не выносили, падали, их фашисты пристреливали. Мирные жители пытались бросить в толпу нас кусок хлеба, но их немцы избивали, потом куда-то уводили. Мне удалось на ходу уловить кусок хлеба грамм двести, я поделился с рядом идущим товарищем, поели, нам стало легче. Пригнали нас почти на окраину г[орода] Замость. Фашисты объявили, что будем мыться в бане, разбили по партиям человек по сто и плетями погнали в баню. Это оказалась не баня, а выдуманная мера издевательства. Прогоняли через струи холодной воды и заставляли обратно одеваться. Правда, здесь хотя на ходу за 5 суток выпили воды. «Вымывши» в бане, погнали дальше за город. Подогнали, смотрим — большая территория под открытым небом обнесена в пять рядов колючей проволокой, а по углам вышки, на них, как хищные беркуты, стоят фашисты с пулеметами, направленными в сторону лагеря. Начался фашистский «рай». Сразу же загнали в лагерь почти по колено в грязь. В этом лагере уже были пленные, примерно около 5 тысяч человек. Причем почти ежедневно пригоняли около 1500 человек, и в этом лагере собралось около 10–12 тысяч человек. Начали фашисты вести пропаганду среди военнопленных. Как я помню, прибыла в лагерь комиссия, которая именовала себя от фюрера Гитлера. Стали призывать «кто выдаст коммунистов, комсомольцев или евреев, тому будет выдаваться дополнительный паек». А паек такой: один раз в сутки пол-литра в консервной банке недоваренного проса или гнилой мерзлой капусты, картофельных очисток. Военнопленные держались твердо, друг друга не выдавали. Тогда фашисты стали засылать в лагерь предателей и отщепенцев из эмигрантов под маркой военнопленных; мы сразу поняли, что это не наши товарищи. Они призывали всех давать подписку, что добровольно сдались в плен, потому что коммунизм — это ад, что при жизни в СССР мы были голодны, а работали по 18 часов в сутки. Если фашисты подозревали, что они обнаружили коммуниста, комсомольца или еврея, то на них надевали красные беретки, писали на груди и спине — кого они нашли. Давали этим людям гармошку в руки и заставляли играть и плясать. Кто не выполнял их требования, избивали плетями, а потом живыми закапывали здесь же, в лагере.
