Кроме позиции отдельных групп военных вся армия как структура проводила принудительные мероприятия по отношению к населению на основании законов военного времени. Войсковые районы по своему назначению всегда состояли на военном положении. В тыловом же районе власть главнокомандующего армиями фронта, командующих отдельными армиями и командиров корпусов над гражданской жизнью диктовалась своими задачами. Эти отношения армии к населению регулировались Положением о местностях, объявляемых на военном положении. Сам смысл военного положения заключался в ограничении прав граждан и расширении прав военных властей проводить мобилизационные мероприятия для пополнения личного состава армии из числа призывников, запасников, остальных военнообязанных, а также для борьбы со спекуляцией и для обеспечения военно-хозяйственных задач путем реквизиции, лошадей, скота, повозок, а также организации принудительных работ.
В чрезвычайном законодательстве военного времени допускалось применение непосредственно на самом фронте, т. е. в зоне военных действий или ближайшей к ней, частных реквизиций и выселение неугодных граждан, но без уточнения их количества. Использование этих прав военачальниками зависело от множества факторов. Большое влияние оказывала фронтовая повседневность в сфере безопасности и жизнеобеспечения армии. Проблема безопасности солдат и военного руководства заключалась в необходимости реакции на проявления со стороны населения враждебности или осуществление попыток достичь корыстных целей, наносивших вред войскам. К «враждебным» относили несколько групп населения.
Многочисленной группой на театре военных действий были немцы-колонисты. Только в Польше их было свыше 230 тыс. человек, а лиц немецкой национальности в крае — около 500 тыс. Замкнутые и закрытые для контроля со стороны армии, эти поселения (в Польше — свыше 200) рассматривались как готовые базы снабжения противника, который мог от культурно близкого населения получать продовольствие и важную информацию. Враждебность немцев-колонистов проявлялась еще до угрозы наступления противника и выражалась в отказе от реквизиций, побегах с окопных работ. В ситуации же размытых границ прифронтовой территории немцы-колонисты нередко служили проводниками немецких отрядов, снабжали их сведениями о дислокации русских войск, о русских чиновниках или агентах во временно оккупированных областях, посылали подозрительные сигналы посредством ракет, почтовых голубей
[11]. В целом наличие таких анклавов в ожидании немецкого наступления с начала 1915 г. военные власти считали совершенно нетерпимым.
Если немцы-колонисты рассматривались как дружественный противнику анклав, неподвижный, но богатый ресурсами, то другая «враждебная» группа — евреи — попала под подозрение в силу своей подвижности. Это определялось самим характером основной деятельности евреев — торговлей и посредничеством в деловых связях с населением и, что особенно было опасно, — с самой армией. В условиях широкого размаха военно-хозяйственной активности армии евреи делались невольными получателями секретной информации. Потому возникали подозрения, что ею они могли делиться с противником или как активные недоброжелатели (по идейным или меркантильным соображениям), или как пассивные информаторы разветвленной сети разведывательных органов противника. Особенно такая информированность евреев об оборонительных планах русской армии считалась опасной в условиях быстрого немецкого наступления в мае — июне 1915 г.
Важным сопутствующим фактором общему недоверию к населению театра военных действий была его рознь, взаимное доносительство на евреев и немцев со стороны поляков, и наоборот. Армия оказалась втянута в эти раздоры в связи с тем, что солдаты-крестьяне, как правило, занимали в них определенно социальную позицию, поддерживали поляков, таких же крестьян, против «эксплуатации» со стороны евреев, немцев-колонистов и помещиков из числа тех же поляков. Столкновения происходили на почве обвинения поляками евреев, немцев и помещиков «шпионами», вследствие чего поляки обращались к армии для принятия соответствующих мер. Солдаты охотно шли на такие действия, превращая расследование против «шпионажа» в инструмент грабежа евреев, помещиков, немцев и т. п.
С другой стороны, армия в борьбе с евреями считала, что выполняет функцию защиты православного населения, подвергавшегося притеснениям со стороны австрийцев во время временной оккупации русской территории. Поступали сведения, будто соответствующие доносы писали евреи. В итоге это приводило к их превентивному запугиванию, а часто к изгнанию, чтобы те не могли указывать на помощников русской армии
[12].
Подобными же, как и у евреев, знаниями о строительстве военно-оборонительных сооружений обладали и другие подвижные группы или лица различных этносов. Это — цыгане, постоянно и спонтанно перемещавшиеся по театру военных действий, фокусники (китайцы), артисты (итальянцы, немцы). Все они были осведомлены об оборонительных мероприятиях армии и считались в силу этого потенциальными активными или пассивными осведомителями противника.
Однако не только «враждебные» этнические группы были под подозрением в принесении вреда армии. Остальное население, так называемое «христианское» (поляки, русины, украинцы, белорусы и др.), также часто обвинялось в актах шпионажа, работе двойными агентами, порче окопов, краже проводов и т. п. К ним надо присоединить и прямых диверсантов, часто по идеологическим соображениям (польские и украинские националисты, «мазепинцы») совершавших диверсии на железной дороге.
Но и простые акты неосторожного поведения граждан любой национальности также рассматривались как враждебные для армии. Военные власти крайне нервно реагировали на любые проявления «содействия» противнику, выражения симпатии, тем более акты обеспечения неприятельских войск продовольствием, фуражом, строительством дорог, оборонительных сооружений, поднесение оккупантам «хлеба-соли», цветов и т. п. Все это строго каралось, вызывало репрессии, причем и по отношению к русским, полякам, а тем более к немцам и евреям.
Опасностью прифронтовой территории была проникнута сама повседневность отношений армии и населения. Ее можно характеризировать как «враждебную». Любые перемещения, работы по хозяйству отдельных лиц из одного селения в другом казались подозрительными, влекли за собой задержания с последующей высылкой с театра военных действий вплоть до окончания войны. Были под подозрением любые контакты населения с противником даже в случае принуждения со стороны последнего. Таких лиц, как правило, тоже выселяли. С другой стороны, такая повседневность поддерживалась активностью противника, наличием в пограничных областях его многочисленных разъездов, легко перемещавшихся по территории, «занятой» русской армией. В условиях строительства боевой линии, создания запасов, передвижения войск такие контакты представлялись для военного командования недопустимыми
[13].
