К концу 1943 г. ситуация на фронте кардинально изменилась. События под Сталинградом и на Курской дуге предрешили исход войны. Часть немецких пособников поверила в амнистию, если явится в лес с повинной и оружием в руках. Григорий Пугач в ноябре 1943 г. писал матери, сестрам Риве, Броне и брату Левочке, что в Поддобрянке Гомельской области, откуда они эвакуировались, нацисты и их пособники уничтожили все еврейское население: «Реки крови проклятые варвары пролили в нашем селе и больше всего издевались над нашими людьми жители местечка, бывшие друзья. Федька Ковалев был старшим полицейским и насиловал девушек и расстреливал их. Славу и Броню расстреляли, их родителей, Шлему Аронова с Яшей, Голду с Тусей, Янкеля Шухмана со старухой, Шляферов, Бабушкиных, Гахманых, Цыру с Элекой и Ривой». Григорий Пугач добавлял, что мог бы привести и описать десятки подобных случаев о зверствах и злодеяниях «наших головорезов», которые с приходом Красной Армии были мобилизованы и отправлены на фронт
[345].
Начальник полиции Турова Петр Кресс после тайных переговоров привел с собой в лес 35 полицейских и шестерых власовцев, вооруженных до зубов, которые перешли на сторону партизан
[346]. Среди них оказались люди, участвовавшие в массовых расстрелах евреев и преследованиях мирных граждан. Однако на тот момент для партизан было важно обескровить немецкие гарнизоны, лишив их поддержки местного населения. Часть полицейских погибли, сражаясь в рядах партизан
[347], другие после начала освобождения Белоруссии были мобилизованы полевыми военкоматами и отправлены на фронт.
В марте 1944 г. отдел контрразведки СМЕРШ 61-й армии арестовал новоиспеченных красноармейцев Петра Кресса, Ивана Курбана, Фому Домашкевича, Степана Кохно и Ивана Гольца по обвинению в карательных действиях в Туровском, Лельчицком и Петриковском районах
[348]. Дело разоблаченных предателей было направлено в военно-полевой суд, который приговорил обвиняемых: Кресса, Курбана и Кохно — к смертной казни через повешение, Домашкевича — к 20 годам, а Гольца — к 15 годам заключения. Приговор был приведен в исполнение 29 апреля 1944 г. в районе д. Миляче Высоцкого района Ровенской области (Украина) комендантом отдела контрразведки СМЕРШ 397-й Сарненской стрелковой дивизии в присутствии 500 человек
[349].
Записки из концлагеря Вапнярка
Самыми редкими можно считать письма, переданные из тюрем, концлагерей, гетто или мест принудительного содержания. Чаще всего это были короткие записочки без обратного адреса, доставленные с оказией. Лаконичные послания адресовались женам и подругам, детям и родителям. Их размер ограничивался клочком бумаги, который удавалось раздобыть. Сведения, которые содержали подобные послания, сообщались таким образом, чтобы не подвергать риску человека, согласившегося его передать. Однако значение такой весточки от родного человека трудно переоценить. В 2013 г. в архив Центра диаспоры при Тель-Авивском университете поступило пять писем из концлагеря Вапнярка Винницкой области. Это все, что осталось от переписки Федора Михайловича Зильбермана (1906–1943) и его жены Рябоконик Марии Филипповны (1910–1985), которую они поддерживали с 1941 г. по 1943 г.
[350]
Семья жила в Одессе. Федор Зильберман не подлежал призыву по состоянию здоровья. С началом войны он вступил в народное ополчение и помогал эвакуировать заводы, но сам выехать из города опоздал. Ф. Зильбермана арестовали и поместили в здание местной милиции, откуда ему удалось бежать. Однако при переходе линии фронта Федора арестовали вторично и отправили в тюрьму, а оттуда — в концлагерь ст. Вапнярка. Зильберман скрыл свое еврейство и сумел дожить до 1943 г. Мария посещала мужа несколько раз с помощью знакомого, устроившего ей пропуск. На обратном пути она брала записки для жен узников, которые разносила в Одессе по адресам. Таким же образом Мария получала подобные записки от Зильбермана, которые до сих пор сохранились. Для примера приведем два письма из пяти:
11 мая 1942 г.
КУДА: Одесса, Ремесленная № 31, Рябоконик Марусе
Здравствуйте, мои любимые Марусенька и Валечка!
Я пока жив и здоров, надеюсь, что и вы живы и здоровы. Я вам пишу уже 4-ю записку, которые, наверное, не попадают. Я нахожусь на ст. Вапнярка — концлагерь. Я очень нуждаюсь. Я уже все с себя продал и остался без ничего. Теперь я голодаю и обречен, как многие другие, на голодную смерть. Марусенька, я тебя прошу, приедь ко мне, выхлопочи себе пропуск и спаси меня от голодной смерти. Сюда многие женщины приезжают к своим мужьям. Марусенька, я очень жалею, что я с вами не попрощался, меня это мучает.
Федя
21 мая 1942 г.
Здравствуйте, Марусенька и Валечка!
Марусенька, я жалею, что нам не дали свидания. Ты, конечно, уехала с болью в сердце. У меня тоже сердце болит не меньше. Кто знает, что будет дальше, увижусь ли я с вами? Но Марусенька, после твоего отъезда допустили свидания пяти женщинам. Я еще больше расстроился после этого.
Ну, я тебе, Марусенька, сочувствую, ты, конечно, беспокоилась за Валечку, ведь она привыкла только с тобой. Я тебе очень благодарен за это. Я просто глаза открыл, согласен пройти всякие лишения и буду жить с надеждой, пожить еще с вами вместе. Будьте здоровы.
Целую вас очень крепко. Твой Федя.
Когда осенью 1943 г. Мария Рябоконик в очередной раз приехала с передачей, на месте бараков она не увидела никаких следов. О судьбе Федора можно без труда догадаться. Посёлок Вапнярка Томашпольского района Винницкой области у станции Одесско-Киевской железной дороги был занят немецкими войсками в конце июля 1941 г. К осени там был организован концентрационный лагерь, куда перевели около одной тысячи евреев из Одессы. Лагерь состоял из двухэтажных бараков и, был окружен тремя рядами колючей проволоки и охранялся солдатами румынской жандармерии. К июню 1942 г. около двухсот его узников скончались от тифа, а остальные были вывезены в район Очакова и расстреляны. В октябре 1943 г. лагерь был закрыт, а оставшиеся заключенные отправлены в румынские тюрьмы
[351].
