В документах Чрезвычайной государственной комиссии изнасилованная женщина — всегда жертва. Все показания женщин обличают изнасилование как преступление, нередко совершавшееся с особой жестокостью. Другого и не могло быть, ведь именно для обличения нацизма работники комиссий провели столь колоссальную работу по фиксации разрушений и зверств противника. Вместе с тем можно предположить, что в обществе могло быть и другое отношение к сексуальному насилию и восприятие его как данности военного времени. В большинстве показаний изнасилованные женщины хотя и вызывали к себе сочувствие окружающих, однако далеко не всегда могли обратиться к ним за помощью. Невольные свидетели преступления в большинстве случаев оставались в стороне, поскольку в случае вмешательства их жизни грозила реальная опасность. Однако в этом бездействии также отражается их пассивность по отношению к преступникам.
Были и такие случаи, когда женщины, стремясь сохранить себя, могли поставить под угрозу своих же соседок. Из показаний нескольких пострадавших одной белорусской деревни выясняется, что сначала двое в военной форме, предположительно СД, вошли в дом к Ф. Ф., где на глазах мужа пытались ее изнасиловать, но не смогли, т. к. были сильно пьяными. Затем они потребовали, угрожая гранатой, чтобы женщина отвела их в дом соседки С. Е. и ее дочери. Девушке из дома после прихода немцев удалось убежать. Мать же повела одного из этих офицеров к другой соседке, в доме которой находилось еще три женщины
[564]. Что с ними было дальше, неизвестно. Тон показаний пострадавших, ровное изложение случившегося и отсутствие в рассказе эмоциональных оценок и признаков чувства вины наталкивают на мысль, что некоторые женщины в условиях военного времени, возможно, относились к изнасилованиям не столь категорично, как это отражено в протоколах ЧГК. В показаниях коллаборационистов, которые собирались в рамках Гарвардского проекта в начале 1950-х гг., встречается эпизод, когда представительницы прекрасного пола не считали интимную связь с оккупантами чем-то зазорным: «Ходил анекдот о возвратившихся мужьях, которые срамили своих жен за “братание” с немцами, на что женщины отвечали: “Но вы же сами их сюда пустили”»
[565]. Так же могли сказать и изнасилованные женщины. По крайней мере, изменение меры пресечения за это преступление в советском и российском законодательстве, увеличение срока наказания говорит о том, что моральные и этические оценки изнасилования меняются со временем. Во всяком случае, проблема восприятия сексуального насилия требует дополнительного изучения на более широкой базе документов.
Любая женщина, независимо от возраста, национальности и лояльности по отношению к оккупантам, могла быть изнасилована. Жертвой нереализованной сексуальной агрессии становились и дети, и старики. К сожалению, не сохранилось источников, которые бы позволили оценить масштаб этого явления и сделать примерные подсчеты. Очевидно, что изнасилования были массовыми и повсеместными, разное количество случаев упоминается в каждой оккупированной области. Лишь в лагерях и тюрьмах сексуальное насилие было методом пытки и изощренного, продуманного издевательства над заключенными. По отношению к мирным жителям оккупированной территории преступление это совершалось не по определенным мотивам, как это было в отношении евреев, коммунистов и партизан, а было спонтанным агрессивным действием, которое могло произойти в любое время и в любом месте. Хотя внедряемое нацистскими идеологами представление о советских людях как о неполноценных играло свою роль и в совершённых с особой жестокостью изнасилованиях, оно было не столько «зверством» нацизма, сколько преступлением, совершенным мужчинами на войне против представительниц слабого пола.
Особенности взаимоотношений мирного населения и советских военнопленных на Северо-Западе России с военнослужащими вермахта и их союзниками
Борис Николаевич Ковалев д-р ист. наук, профессор, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН
Аннотация. На оккупированной гитлеровцами территории Северо-Запада России кроме вермахта находились вооруженные формирования из стран-сателлитов, а также коллаборационисты из различных регионов Советского Союза. Мирное русское население было вынуждено изучать национальный состав участников «крестового похода против большевизма» непосредственно на себе: специфику их характера, уровень жестокости и криминальных наклонностей. В отношении советских военнопленных зимой 1941–1942 гг. гитлеровцы вели политику ничем не прикрытого геноцида.
Ключевые слова: Великая Отечественная война, нацистский оккупационный режим, Северо-Запад России, мирное население, военнопленные, коллаборационисты, вермахт, военнослужащие стран-сателлитов нацистской Германии.
Градация поведения оккупантов (как немцев, так и их союзников) по отношению к мирному населению в годы Великой Отечественной войны была весьма специфична: одни, например, могли беспричинно убить, а другие себе подобного почти никогда не позволяли. Кто-то зимой мог выгнать на мороз, а кто-то не возражал, чтобы русские хозяева оставались жить в собственном доме. Конечно, приняв на постой непрошеных гостей. Таким образом, русское население было вынуждено изучать национальный состав участников «крестового похода против большевизма» непосредственно на себе. А среди них были немцы, испанцы, латыши, эстонцы и многие другие.
В течение 1942–1944 гг. на территории Новгородчины и Псковщины действовали несколько крупных латышских полицейских формирований. Немцы зачастую поручали им наиболее грязную и кровавую «работу». Пережившие это страшное время крестьяне Псковщины рассказывали, что германцы перед уходом предупреждали их о том, что следует спасаться и уходить из деревень, поскольку «скоро придут эстонцы (латыши) и сожгут всех»
[566].
В октябре 1943 г. подразделения 37-го эстонского полицейского батальона во главе с Э. Оодла и Э. Пихном сожгли вместе с жителями деревню Ланёва Гора за «связь с партизанами». Чудом спасшаяся А. И. Данилова рассказывала: «Каратели окружили деревню. Все — кто куда. Мы кинулись в окоп, тут, за домами. Пять семей нас было. И, может быть, уцелели бы, но ребятишки от страха плакали и нас выдали. Согнали всех к колодцу. Поставили пулемет. С нами говорили по-русски, а меж собой по-эстонски. А потом приказали расходиться по домам. Как вошли в дом, нас к стенке меж окон и давай стрелять. Маму с отцом сразу убили, меня ранили. Когда дом загорелся, я в окно выползла». Всего в этой деревне каратели 37-го эстонского батальона уничтожили 63 человека. Среди них 29 детей
[567].
