– Ладно, об этом мы будем позже думать, – решил Лёшка и посмотрел на Карпыча. – Десять минут прошло? Захмелел уж, небось, наш Кузька?
– Дык, знамо дело, захмелел, – кивнул дядька. – С голодухи-то уж и не так захмелеешь, скоро ведь уже цельные сутки во рту маковой росинки не было. Даже стонать вон перестал бедолага, видать, отпустила от него боль.
– Ну приступаем тогда, – кивнул Алексей. – Так, Тимофей, ты держи ему ноги покрепче, прямо вот садись на них, чуть пониже колен. Макарыч, ты держи его выше пояса, только чтобы он не извивался. А мы с тобой по самой ране будем работать, Карпыч, – командовал Лёшка. – Крови-то чай не боишься, отец?
– Справлюсь, – только кивнул старый егерь. – Небось, насмотрелся на неё за всю службу.
– Ну тогда подай мне вон ту кисею, смоченную в водке, – и Лёшка начал смывать кровь от раны, промыв всё вокруг и обильно обработав водкой саму стрелу. – У тебя-то рука покрепче будет, так что перекусывай древко с обеих сторон вот этими клещами. Только с одной стороны, что вверх смотрит, около вершка оставь, чтобы было, за что потом клещами зацепиться.
Кузька взвыл, дёрнувшись, под Тимохой с Макарычем. Как видно, рана дала себя знать от таких вот резких толчков в перекусывании древка. В сторону были отброшены наконечник и оперение стрелы.
– Не-е, Ляксей Петрович, не могу я, ты давай уж сам дёргай, – протянул Егорову клещи побледневший, с выступившим на лбу каплями пота дядька.
– Ну ладно, – кивнул тот в ответ. – Жаль, что у нас своих кузнецов здесь нет, они-то уж зубы привыкли рвать. Тогда хоть бутыль приготовь и кисею чистую ещё водкой смочи, будем потом обильно проливать рану, как только из неё вся грязная кровь выйдет. Крепче держите! Крепче, я же сказал! Сейчас самое трудное будет.
Лёшка зажал стальными челюстями выступающий из раны и уже перекушенный черенок и резко дёрнул его вверх. Кузьма заорал что есть мочи и начал резко изворачиваться, а из освободившееся раны вытекала обильным ручьём тёмная кровь.
– Держите, обалдуи, его, что, совсем уже сил нет, держите крепче, я сказал! – заорал он на помощников и начал рассекать края ран тонким острым ножом с обеих сторон ноги, всё для того, чтобы дать вытечь всей той крови, что уже скопилась там за всё это время.
– Ох, ёшкин кот! – пробормотал Карпыч и на ватных ногах отошёл в сторону.
– Ну что ты будешь делать, помощнички, блин! – выругался Лёшка и начал возиться с раной сам. Когда кровь перестала струиться так обильно, как в самом начале, он смог уже приступить к обработке и чистке, а затем и к её бинтованию. Ещё пять минут работы, и он отошёл чуть в сторону, присел на пенёк.
– Всё, теперь отпускайте его помаленьку. Чарку ему ещё плесните, чтоб легче было, и дальше пусть сам свою ногу нянчит. Мы всё, что могли, тут уже своё сделали. Повязку, Кузька, тебе каждый день теперь нужно менять. Рану открытой не держи, а то тут одна лишь хвороба с грязью вокруг, а коли вовнутрь зараза попадёт, так антонов огонь непременно начнётся, и тогда уж по самый уд лекарь твою ногу отпилит. Чай нужна ещё нога-то?
И Кузька быстро-быстро закивал головой, яро не желая себе такой страшной перспективы.
– Водкой промоешь всё и чистой кисеёй или тряпицей сразу же потом завязывай. Ну можно подорожника ещё, конечно, приложить, настоем тысячелистника там или чистеца всё обработать, только где их сейчас найти здесь? Да, Кузька, как подорожник будешь прикладывать – так тоже его хорошо водкой промой вначале и свои руки всегда тоже водкой перед тем протирай. Тут, в лагере, где людей много, мух полно, да и вообще вон сколько вони и грязи вокруг.
Действительно, смрад вокруг стоял сильнейший. Антисанитария в армиях XVIII века была полнейшая. «Ходя при захождении солнца по лагерю, видел одних полковых солдат, копавших ямы для умерших своих собратий, других уже хоронивших, а трети совсем погребавших. В армии весьма многие болеют поносом и гнилыми лихорадками, когда и офицеры переселяются в царствие мёртвых, за коими во время их болезни всеконечно лучше присматривают, а за деньги их пользуют врачи собственными своими лекарствами, то как не умирать солдатам, оставленными в болезни на произвол судьбы и для коих лекарств или недовольно, или совсем в иных полках не имеется. Болезни рождаются оттого, что армия стоит в каре, четвероугольником, что испражняемый кал, хотя немного ветер подует, распространяет по воздуху весьма дурной запах, что вода лиманская, будучи употребляема сырою, весьма нездорова, а уксусу не делят солдатам, что по берегу везде видимы трупы мёртвые, потонувшие в лиманах в бывших на нём сражениях» – так описывает в восемнадцатом веке быт после баталий современник из армейских чиновников Роман Цебриков.
Лешка, взяв свой импровизированный хирургический инструмент, тщательно его промыл и отошёл к ближайшим кустам, чтобы выплеснуть в них красную жидкость из чаши. Человек десять егерей резко порскнули от них в сторону палаток.
– Зеваки, блин, лучше помогли бы держать товарища, чем со стороны подглядывать!
– Кхм, кхм! – раздался кашель за спиной. – Давайте, Ляксей Петрович, я вам на руки полью, – капрал Макарыч с уважением и каким-то подобострастием подскочил с кувшином воды. – Вы потом идите в свою палаточку, вон в ту, – и он показал на крайнюю слева в лагере, – мы вам там постелем сейчас. Так вы отдохните, пока наш Никита артельную кашку сварит. А мы тут приберёмся сами и потом уже вас к костру позовём на ужин.
«Ну вот и авторитет появился, – устало подумал про себя Лёшка. – Так вот всегда хорошо начинать службу в новом подразделении».
Часть 2. Егерь
Глава 1. После битвы
22 июля ранним утром граф Румянцев построил все свои войска в батальонные колонны, отслужил благодарственный молебен за одержанную победу, после чего объехал каждый полк и поблагодарил солдат и офицеров за проявленное ими мужество и доблесть.
Лёшка стоял в составе егерской команды своего родного Апшеронского полка и восторженно орал вместе со всеми солдатами:
– Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!
Это была его страна, его люди и его победа!
После общего построения дивизия генерала Бауэра ушла догонять армию Халил-паши к Дунайской переправе, а дивизия Репнина направилась в сторону Измаила. Остальные части русской армии остались в лагере у Кагула и приводили себя в порядок после боя.
Отпросившись у Куницына, Лёшка отравился в обозную команду. Следовало навестить дядьку Матвея, похвалиться перед ним переводом в егеря и получить у интенданта новую егерскую форму.
Вынырнувший откуда-то из-за телег с тыловым добром знакомый капрал вмиг разыскал Матвей Никитича, и, жуя у его палатки краюху только недавно испечённого каравая, что было, кстати, большой редкостью в полевых условиях, Лёшка пересказал дядьке всё то, что с ним произошло за то время, что они не виделись.
– Ну вот и говорит генерал-поручик: «Обер-офицера я тебе, Лёшка, пока не дам, послужи-ка ты пока в егерях унтер-офицером, а уж после Рождества подам я представление за тебя на прапорщика». И десять рубликов пожаловал на всю нашу команду, что при баталии отличилась, – и он достал два серебряных кругляша с профилем Екатерины. – Нас пятеро изначально, как я и рассказывал, было, Архип, царствие ему небесное, погиб, и по два рубля каждому досталось. Мы ещё пару рубликов своему раненому егерю пожаловали, что с нами в первой сшибке в охотниках был и стрелу там в самом начале получил. Ему чай подхарчеваться, пока он в лазарете будет лежать, важнее, мы-то завсегда себе чего-нибудь найдём, – и он с улыбкой кивнул на лежащий рядышком с ним каравай.
