– Ильюха, бей! Твой напарник тебя уже прикрывает.
– У меня цель! – вдруг громко рявкнул Федька и, тщательно прицелившись из штуцера, сам щёлкнул курком.
То же самое, что было у Цыгана, делали сейчас и все боевые тройки команды.
Резервная же семёрка из самых слабых стрелков в это самое время вела огонь по мишеням в отдалении, нарабатывая личные стрелковые навыки. Командовали там двое из самых старших егерей, дядьки Вани: Карпыч с Макарычем. Бах! Бах! Бах! – слышались оттуда хлопки фузейных выстрелов, да доносились обрывки каких-то обидных ругательств для самых нерадивых.
– Ваше благородие, разрешите обратиться! – со стороны городской окраины по тропинке подошёл молодой солдатик в форме пехотного полка и, вытянувшись по стойке смирно, отдал офицеру честь.
– Обращайтесь, – кивнул Лёшка, внимательно его оглядывая. Был пехотинец аккуратно одет, накрученные и напудренные букли, коса, перехваченная чёрной лентой, амуниция и обувь, всё выглядело у него по-уставному. Глаза же солдата смотрели совершенно спокойно и с какой-то лёгкой усмешкой, без того привычного подобострастия, что ли, скорее, как на себе равного.
«Интересный солдат», – подумал про него Егоров, уже внутренне ему симпатизируя.
– Барабанщик третей роты Муромского пехотного полка рядовой Гусев Сергей. Прислан к вам на беседу по приказу своего полкового командира, для определения своей годности к службе в вашей команде. При невозможности приёма велено немедленно возвернуться в свою часть, – чётко доложился пехотинец.
– Однако, – протянул озадаченно Лёшка. – Не всякий унтер у меня так складно доложиться сумеет. Из грамотных, похоже, сам?
– Так точно, ваше благородие, грамоте обучен, – подтвердил рядовой.
– Хм, интересно, – хмыкнул Лёшка. – Ich hoffe du sprichst die Sprachen des Soldaten? (Надеюсь, вы и языками владеете, солдат? (нем.))
– Français et allemand, hélas, seulement au niveau conversationnel. Je peux lire les deux. J'écris sur eux très analphabètes. (Французским и немецким, увы, только на разговорном уровне. Читать могу на обоих. Пишу на них весьма безграмотно (фр.))
– Так, так, так, – смотрел с удивлением на солдата Лёшка. Что-то тут было не так. Чтобы с такой грамотностью и в простых рядовых ходить! Непонятно. Был здесь, похоже, какой-то подвох и с этим нужно было разбираться немедленно, до скорого выхода в дело.
– А ну-ка, давай мы сейчас с тобой отойдём подальше от всех, Гусев, и ты мне всё про себя там расскажешь, – предложил барабанщику Егоров. И когда между ними и егерями было уже шагов тридцать, резко развернулся к следующему сзади пехотинцу.
– А теперь выкладывай всё начистоту, кто ты есть, что с тобой за история такая? В общем, всё то, что я должен про тебя знать, прежде чем принять в свою особую команду. Должен сам понимать, что мы абы как каждого к себе не берём и должны быть уверены в том, кто с тобой рядом идёт, чтобы и самим уверенным в нём быть, что он не бросит тебя в трудную минуту, а всегда спину прикроет. Если этого не будет, то и команды тогда не станет вообще, в первом же поиске во вражеском тылу все порубленные там и останемся. Если не хочешь ничего рассказывать, так давай дуй в свой Муромский пехотный и стучи там и далее в барабан.
– Бей в барабаны, – поправил Гусев.
– Что? – не поняв, уставился на него Алексей.
– Виноват, ваше благородие, никак нет ничего, – вскинулся пехотинец.
– Да перестань ты тянуться уже, из проштрафившихся сам, что ли? – спросил Лёшка, внимательно вглядываясь в глаза молодого солдата.
– Хорошо, – кивнул тот. Я расскажу, а вам уж самому судить обо мне. Вряд ли вы возьмёте после такого к себе. Ну, да и скрывать это тоже никак нельзя. Отец мой, Гусев Владимир Семёнович, в 1764 году был командиром мушкетёрской роты в Смоленском пехотном полку, что как раз тогда под Шлиссельбургом располагался. – И он, снова взяв паузу, замолчал.
– Ну, ии?… – протянул Егоров, не понимая, куда клонит рассказчик.
– Ну, вот он-то и был прямым командиром у подпоручика Мировича, – буквально через силу продолжил Сергей. Затем, как видно, переступив, через какую-то свою внутреннюю преграду и боль, продолжил уже свой рассказ, всё более и более ускоряясь.
– Вы, ваше благородие, должны были слышать про неудачную попытку дворцового переворота против нашей матушки-императрицы Екатерины Алексеевны. Так вот, этот самый Василий Мирович и был тем самым зачинщиком, который пытался освободить из Шлиссельбургской крепости содержавшегося там тайного узника, претендующего на Российский престол, а именно Иоанна Антоновича.
– Подпоручик Мирович перед этим не раз уже в крепость заступал, чтобы её внутренний караул там усиливать. Видно, он всё заранее рассчитал и в ту неделю, когда эту свою попытку предпринял, без очереди у отца туда выпросился. С сорока солдатами из отцовской роты как раз в июле 1764 года он-то и предпринял эту неудачную попытку. Ну а дальше уже известно, что там случилось. Офицерский особый внутренний караул заколол по имеющейся у них тайной инструкции того особого узника, а все эти заговорщики, увидев, что ничего у них не вышло, сдались потом в руки властям.
– Потом было долгое дознание, многих заподозрили в соучастии и посадили под арест. Мировича казнили на плахе, а всех солдат, принимавших участие в заговоре, отправили на бессрочную каторгу в Сибирь. С моего отца, как с прямого командира этого преступника, сорвали офицерский горжет, лишили его дворянства и всего имения, после чего отправили рядовым в дальний Тобольский гарнизон. Про сам заговор он не знал, злодеев сих не покрывал, а уж коли бы что-то и было там за ним, так и он бы сам тогда на ту самую плаху вслед за Мировичем бы пошёл. Но виновен он был лишь в недогляде как первое начальственное лицо над всеми ними, вот так посчитала высокая сенатская комиссия, расследовавшая это дело.
– Мне на тот момент было 12 лет, и я был старшим из его четырёх детей. По приписке с рождения к гвардейскому Семёновскому полку имел уже на тот момент унтерский чин фурьера. Своего унтер-офицерского чина и потомственного дворянства я лишился вслед за своим отцом, и мы всей семьёй с матушкой, сёстрами и братцем-младенцем отправились вслед за ним в дальний Тобольский гарнизон. Там и прошла моя дальнейшая жизнь. У родителей умерли трое малых детей, да зато народились ещё четверо. Отец служил честно и исправно, офицерское звание ему обратно никто, конечно же, не вернул, да и не вернёт теперь, похоже. Но за пять прошедших лет он сумел дослужиться аж до каптенармуса. Хлебнули мы много лиха, ну да ничего, выжили как-то, слава богу, и в этой далёкой Сибири. А как только мне исполнилось семнадцать лет, так выхлопотал я себе право отправиться служить в армию, как раз тогда с турками уже война начиналась. Ну, вот и служу теперь барабанщиком в своём Муромском пехотном полку. После Кагула меня на него перевели, у нас там в роте грамотного солдата, что ранее эту должность занимал, покалечило. Нужен был тот, кто хотя бы читать и писать бы смог. А сегодня с утра меня вызвали в полковую канцелярию и потребовали вас найти.
